Филькина круча - Анна Чудинова

женщина… Это она. Если бы она не охмурила Ванечку, он бы не захотел касаться ее белой кожи, вдыхать ее липкий дурманящий аромат.

Марина незаметно для сына прижала нос к своему плечу и сделала два глубоких вдоха. Она ничего не учуяла. Неужели она никак не пахнет? Разве такое может быть? На автомате она дернулась к сыну и хотела толкнуть его, чтобы попросить понюхать ее, но остановилась. Антоша с закрытыми глазами качал головой в такт музыке, играющей в его наушниках. Да и что сын может сказать о ее запахе? Дурость какая!

В конце больничного коридора показались двое полицейских. Один круглый, как мячик, и низкий. Кончики его оттопыренных ушей раскраснелись. Но форма на нем сидела заметно ладно, будто огроменную куртку и короткие широченные брюки шили для него по спецзаказу. Другой был высоким и худым. Чернявый, красивый. Куртка была ему коротковата, да и край брюк едва прикрывал щиколотки. Казалось, он обрядился в форму с чужого плеча.

Первый активно жестикулировал и размахивал клипбордом. Лицо его колыхалось. Видимо, от того интересного, что он рассказывал напарнику. Физиономия второго была скукожена сосредоточенностью: он нес перед собой два стаканчика с кофе и сторожил качающуюся у самых краев черную жидкость.

– Так, ну что, Петров, – громко сказал круглый, словно обозначаясь у палаты. – Недомокрушник наш в целом в поряде. Давай-ка допроси его, а я пока кофе попью.

Круглый забрал у Петрова стаканчик и вручил ему клипборд с листами и ручкой, зажатой металлической прищепкой. Высокий кивнул и уже было пошел в палату, но круглый его остановил:

– И ты тоже попей, Петров! – в голосе его звенел задор, но лицо оставалось совершенно серьезным.

Петров закатил глаза:

– Достал, Кольцов… – Петров залпом осушил свой стаканчик и вошел в белую дверь под номером «5».

Кольцов пошарил глазами в поисках свободного посадочного места. Единственный незанятый клочок лавки желтел справа от гражданки Тюшняковой. С ней они уже проводили беседу, как только выяснилось, что Иван Тюшняков напал на гражданку Хрустицкую. Рядом с Тюшняковой сидел ее сын. Уши его были заткнуты эйрподсами, голова легонько покачивалась в такт неслышной музыке.

Марина, взяв Антона под руку, аккуратно подвинулась вместе с ним.

– Здравствуйте, капитан Кольцов. – Она кивнула на освободившееся место рядом.

– Приветствую, – скомканно ответил Кольцов. – Главврач дал добро на допрос. Потерпевшая написала заявление.

– Что теперь с ним будет? – осторожно спросила Марина.

– Как решит суд. – Кольцов дернулся от сделанного глотка. От стаканчика все еще шел пар.

– Вы поймите, мой муж не мог ни на кого напасть. Он ни разу и пальцем меня не тронул, не посмотрел косым взглядом. А та девушка… я просто уверена, она его спровоцировала!

– Мальчик, гражданка Тюшнякова!

– Что мальчик?

– Он видел, как ваш муж склонился над гражданкой Хрустицкой и занес над ней окровавленный камень.

– Мальчику могло показаться!

Об пол звонко стукнулась пластиковая швабра.

Кольцов и Марина одновременно повернули головы в сторону источника шума. Фигуристая уборщица-казашка, уже докатившая со своей тележкой до них, возмущенно сверлила взглядом Марину.

– Здравствуйте, гражданка Тулиева, – поприветствовал ее Кольцов и снова сделал глоток.

– Вы хотите сказать, что мой сын врет? – Уборщица с раскосыми зелеными глазами подняла брови.

– Я не говорю, что он врет, – спокойно ответила Марина, – но ему могло показаться…

– Естественно, вы защищаете мужа.

– А вы сына.

– Как защищали бы и вы!

– Гражданки, показалось или нет, – встрял Кольцов, – решит следствие. Судмедэксперты уже работают с образцами материалов, взятых из-под ногтей жертвы. И скорее всего, там осталась кровь гражданина Тюшнякова.

Марина зыркнула на капитана, схватила сына за рукав и потащила за собой по коридору.

– Далеко не убегайте из города, вы еще можете нам понадобиться, – крикнул им вдогонку Кольцов и привалился спиной к стене, устало откинув голову назад. Из-под приоткрытых век он следил за удаляющимся упругим задом Тулиевой, которая катила свою тележку в противоположный конец коридора.

* * *

Во рту еще было горько от кофе. Петров сглотнул, взял стул и присел к кровати подозреваемого. Тот лежал совсем спокойно, как умирающий, готовящийся преставиться. Тяжелые веки нависали над воспаленными белками глаз со светло-коричневыми радужками. Лапищи Тюшнякова лежали поверх белой простыни, укрывавшей его сухое туловище. В голове Петрова проскочила мысль о бестолковости природы, что дала этому человеку такое непропорциональное тело. Но следом всплыла картинка, где могучие лапы беспощадно сжимают шею жертвы. Надо же, насколько внутренняя одержимость может придавать силы и, более того, вкладывать ее в ту часть тела, которая единственная сможет справиться с поставленной задачей – убить. Петров выдохнул суетно залетевшую в его голову мысль. Он опять сглотнул, представился, вытащил ручку из-под прищепки папки и уже был готов начать заполнять протокол допроса, как бесцветные губы Ивана Тюшнякова зашевелились:

– Слышь, капитан. Петров или как там тебя… Ты шибко не переживай, я все признаю и подпишу. Но это… Дай мне минутку просто поговорить о ней?

Петров посмотрел внимательно на Тюшнякова. Отчего-то ему захотелось дать карт-бланш этому моральному уроду, как осужденному перед казнью; послушать его, дать мучившейся душе высказаться. Мучившейся? Петров услышал разговор сидящего в коридоре Кольцова с какой-то дамочкой. Голоса их были приглушены. Дамочка иногда посмеивалась. Петров поджал губы и укоризненно помотал головой. Ему показалось, что даже лежащий перед ним недомокрушник может сказать вещи намного более глубокие по смыслу, чем его напарник в коридоре.

– Отложи ручку пока, капитан. По-человечески поговорим, а потом уже по-вашему, как там вам надо, по протоколу… Все запишем, как скажешь. Я-то уж никуда не денусь от тебя. Да и некуда мне.

– Ну окей. Чем вы хотели поделиться?

– Ты понимаешь, Петров, она была от меня без ума. Писала мне такие откровения в письмах. Мне такое никто никогда не писал. Она была особенная, понимаешь, капитан.

– Разве особенных хотят задушить, а потом бьют камнем по голове?

Взгляд Тюшнякова замер, будто он вновь вернулся в тот день. Он неотрывно смотрел в одну точку, куда-то на плечо капитана. Петров даже незаметно скосил глаза в ту сторону, но, так ничего и не заметив, вернулся взглядом к кровати подозреваемого.

– Она оказалась лгуньей! – вдруг крикнул Тюшняков. – Вся ее любовь ко мне вмиг улетучилась, как только она узнала, что писала письма не эмигрировавшему на запад Анатолию Червоткину, а мне, простому работнику почты в уральском захолустье, на которого она в реальности даже никогда бы не посмотрела. Вся ее любовь оказалась пустышкой, понимаешь, капитан? Наверняка она уже воображала, как переезжает в Америку, живет на берегу океана, попивает кенийскую арабику на террасе со звездно-полосатым флагом,