Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

— Я не просила столько, мне нужен был всего один, я так и сказала вчера; вы беспримерно не обязательны; унесите эти картонки и дайте мне мой капор.

«Слегка уязвленная» г-жа Депо вытаскивает из одной картонки «кружевной капор», который окружающие императрицу дамы находят «вычурным и экстравагантным по форме». Не успевает Жозефина его надеть, как раздается дружный хохот.

— Отвратительно! — тут же вспыхивает императрица — ей не до смеха. — Я выгляжу в нем как дура.

Одна из дам, г-жа Сент-Илер, сжалившись над м-ль Депо, осторожно вмешивается:

— Быть может, капор был плохо надет?

— Вы полагаете, госпожа Сент-Илер?

Жозефина уже расстроена тем, что огорчила — и не только м-ль Депо, но и ту даму, что рекомендовала ей модистку.

— Посмотрим… я ведь едва успела его примерить.

Императрица с улыбкой вторично примеряет капор, «чуточку оттягивает его на затылок, слегка надвигает на лоб».

— По-моему, он совсем недурен! — восклицает она. — Он мне идет… Сидит как влитый.

При этих словах все начинают уверять, что капор совсем недурен, что он ей идет, сидит «как влитый».

Все радуются, а Жозефина объявляет, что весь день будет носить пресловутый «кружевной капор».

А обувь?

Императрица вечно мучается — какую выбрать. На один только 1809 год она заказала 524 пары, и у нее еще остается 265 с прошлого года, которых она не надевала и, конечно, никогда не наденет.

Теперь черед волос.

Со шпагой на боку появляется Эрбо, если только он не уступает место удивительному парикмахеру — законодателю мод Дюплану, который со времен Директории остается самым авторитетным специалистом, изобретателем восхитительных причесок — с розами, жасмином, маргаритками — или в форме «медвежьих ушей», или «покаянных серег». Для вечерних выходов он искусно вплетает в волосы жемчуг и бриллианты.

Для утреннего туалета Жозефине приносят картонки со шляпами и часть от сотен ее шалей так, чтобы и первые, и вторые гармонировали с выбранным ею платьем. Императрица страстно любила шали, «она шила из них платья, — рассказывает г-жа де Ремюза, — покрывала на постель, подушки для своей собачки. Все утро она не расставалась с шалью, набрасывая ее себе на плечи с грацией, которой я не видела ни у одной женщины, кроме нее, Бонапарт, находивший, что шали слишком закрывают жену, срывал их и подчас бросал в камин; тогда она требовала другую. Она скупала все шали, что ей приносили, и не считалась с расходами; я видела у нее шали по восемь, десять, двенадцать тысяч франков».

В этот момент появляется Корвизар, лейб-медик императора. Жозефина вечно считает себя больной всеми возможными недугами, На самом деле, если не считать редкие мигрени, она крепка, как дуб, — иначе ей было бы не приспособиться к образу жизни императора. Корвизар отделывается от своей августейшей пациентки, с серьезным видом прописывая ей пилюли, представляющие собой всего-навсего хлебные шарики.

Ах, да, ей еще нужно выбрать белые перчатки — она заказывает их по шесть дюжин зараз и в январе 1809 располагает 980 парами.

Вот она и готова.

Кто там сегодня в передней? Разумеется, торговцы всех мастей. У Жозефины не хватает духу отослать их, так ничего и не купив. Ей случается приобретать чрезвычайно дорогие вещи, «исключительно ради удовольствия покупать, потому что эти вещи вовсе ей не нужны». Однако приобретения ее всегда красивы, потому что ни у кого не было такого изысканного вкуса, как у нее, — уверяет нас м-ль Аврийон. Жозефину, понятное дело, привлекают английские тонкие ткани и муслин, которые прельщают ее тем более, что в связи с блокадой[83] продажа их во Франции запрещена. Она лишь пожимает плечами за спиной мужа, когда тот кипятится:

— Это пристрастие к английскому муслину тем более нелепо, что у нас, во Франции, есть кисейные батисты, которые вполне его заменяют и из которых получаются куда более миленькие наряды. Я лично всегда предпочел бы платья из них, потому что у моей первой юношеской любви было именно такое.

Чтобы ублаготворить Наполеона, когда он спрашивает о происхождении некоторых тканей, Жозефина отвечает:

— Эта изготовлена в Лионе… А эта — на мануфактурах Сен-Кантена.

— А! — отвечает он, потирая руки. — Это доказывает превосходство наших мануфактур над другими.

Под «другими» подразумеваются английские.

Через Голландию Жозефина получает нравящиеся ей товары. И однажды — мы знаем это из донесения Фуше — два конфискованных тюка, которые собирались продать на публичных торгах, были в последнюю минуту «от имени императрицы» сняты с аукциона. Последствия, как нетрудно догадаться, оказались катастрофическими для Жозефины.

В другой раз ящики с заказом императрицы, содержавшие «английский перкаль», были задержаны на таможне, и Наполеон приказал их конфисковать. Видя, как терзается жена, не получая известий о сделанном ею «заказе», он сказал:

— Жозефина, самое большое огорчение и самое тяжкое наказание, на какое муж может обречь жену, — это запереть на ключ ее шляпы и прочие тряпки. На сей раз я тебя прощаю. Я верну тебе несколько ящиков, которые избежали уничтожения, но знай: это я приказал наложить запрет на то, что ты называешь своими «заказами».

Он возвращает их ей при условии, что она не возьмется снова за свое. А ведь он ее знал!

Слыша слово «мода», Наполеон хмурится. Однажды, проходя по Голубому салону Тюильри, он замечает модистку, которая ждет, пока ее позовут к Жозефине: та в это утро чуть-чуть прихворнула. Уже заведенный, он спрашивает:

— Кто вы?

— Мадемуазель Депо, — струхнув, лепечет торговка.

Оставив ее, окаменелую, на месте, он, буквально как «буйно помешанный», врывается в спальню императрицы, где уже дрожит вся челядь.

— Кто вызвал эту женщину? — кричит он, «жестикулируя». — Кто привел ее сюда? Мне угодно это знать.

Никто не признается. М-ль Депо, прослышав, что императрица недомогает, явилась по собственному почину: она предположила, что «ее императорскому величеству может понадобиться какой-нибудь маленький ночной чепец». Гнев императора усугубляется.

— Я хочу знать имя виновницы, я вас всех упрячу в тюрьму.

Жозефина, которой после «ночной ванны» укладывают волосы, внезапно остается лишь с супругом и м-ль д'Аврийон. Все женщины и даже куафер разбежались.

Изрыгнув еще несколько проклятий и не желая слушать объяснения императрицы, Наполеон удаляется к себе. Вернувшись в свой кабинет, он приказывает герцогу Ровиго арестовать девицу Депо и отправить ее в тюрьму Форс, что немедленно исполняется, после чего Жозефине приходится вмешаться и, пустив в ход обычную кротость, вызволить свою поставщицу чепцов.

В другой раз, в конце 1809, пришел черед гадальщика на картах немца по имени Герман и некой перекупщицы платья: Наполеон застал их в передней жены. Обоих рекомендовала императрице Госпожа Мать! Гнев императора был тем более неистов, что накануне жена говорила с ним о Германе.

— Я запрещаю вам видеться с этим человеком и пускать его во дворец, — ответил он. — Я навел о нем справки: он внушает подозрения.

А сегодня он видит немца, рассевшегося в покоях его жены!

— Направляясь во дворец императора французов, я никак не думал, что моя жизнь или свобода окажутся там в опасности, — твердо заявил гадальщик. — Я пришел, потому что меня позвали. Я хотел открыть будущее той, кто верит в науку. А вам, государь, лучше бы посоветоваться со светилами, чем бросать им вызов.

Нетрудно представить себе гнев императора и взгляд, который пришлось выдержать Герману. Дверь оглушительно хлопнула, и через несколько минут Дюрок — вечно он! — выставил на улицу перекупщицу и гадальщика.

* * *

В одиннадцать утра Жозефина, сохранившая свои привычки времен Директории, завтракает — чаще всего с семью-восемью дамами. Порой, когда император далеко, приглашается кое-кто из мужчин. Им прислуживает ее метрдотель Ришар с помощью двух старших лакеев, одного мамелюка и комнатных слуг. На десять человек готовят суп, четыре вида закусок, два вторых, шесть легких блюд, два жарких, шесть десертов. Разумеется, никто не отведывает всего. Обычно Жозефина, придающая этим трапезам «совершенно особое очарование», потчует гостей кушаньями, до которых может дотянуться, потому что на стол подают все сразу и несколько беспорядочно. Блюда не остывают благодаря обогревательным судкам со спиртом или кипятком. «Императрица, — рассказывает один из ее первых лакеев, — передает нам то, чем угощает гостя, а уж мы передаем блюдо слуге, стоящему за его спиной». Дело в том, что позади каждого приглашенного стоит «его» слуга, занимающийся только им: он меняет приборы или приносит ему ломти паштетов, которые стоят не на общем столе, а на буфетных столиках. Тарелки сплошь из серебра или вермеля, только за десертом появляются фарфоровые с золотой прожилкой. В центре шифр Ж. Б., «указывающий на принадлежность их императрице». «Вставая из-за стола, — рассказывает наш старший лакей, — все поворачиваются и делают шаг вперед, как унтер-офицеры на параде при словах команды, и им подается голубая чаша, в которой стоит другая, из фарфора; все это помещается на подносе, где лежат также салфетка и пол-лимона. В фарфоровой чаше вода для полоскания рта, в голубой ополаскивают кончики пальцев».