Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

Узнав, в каком «положении» его мать, Евгений сперва перепуган и «глубоко удручен», но тут же берет себя в руки, изучает вопрос, осторожно наводит справки и отвечает, что никто в Милане не в состоянии ссудить такую сумму. Однако императрица, пишет он Марескальки, «находится в трудной ситуации. Нужно, чтобы она из нее выпуталась…». И он, со своей стороны, предлагает авансировать ей 50 000 франков ежегодно. В качестве гарантии он дает свое честное слово, «которое всегда будет кое-что значить в глазах порядочных людей», предлагает свои земли в Солони, на Сан-Доминго, на Мартинике, во Франции и Италии, Свое длинное письмо Евгений заканчивает словами, характеризующими его сердце: «Тем не менее я с радостью приму все, что может пристойно покрыть дефицит моей матери и скомпрометировать только меня».

Узнав о предложении сына, Жозефина «взволнована до слез», и сердце ее переполнено признательностью. Тут уж она выкладывает Марескальки всю правду. Должна она гораздо больше, и министр пишет вице-королю: «Долги императрицы поистине куда значительней, и сумма в 600 000 показана, лишь исходя из предположения, что, имея на руках наличные, удастся добиться скидки». Марескальки придумывает такой план: в переговорах с заимодавцами ни Жозефина, ни Евгений не будут названы. Он сам займет на свое имя 150 000–200 000 франков, что позволит склонить кредиторов к отсрочке. Что касается остатка, то ежегодные взносы Жозефины и Евгения постепенно погасят и задолженность по основной сумме, и проценты.

Так и было сделано — по крайней мере, в смысле первого взноса. Что до остального, то похоже, что Наполеон ликвидировал устрашающий пассив в момент развода.

* * *

С начала 1809 императрица приняла похвальные решения касательно «порядка и экономии», как утверждала она, обманывая самое себя. Она поручает вести ее бюджет г-же Амлен, Та, выпросив за труды семьдесят пять платьев, решает, что месячный максимум Леруа составит 7000. Она уведомляет об этом заинтересованное лицо, и Леруа отвечает в выражениях, от которых берет оторопь:

«Соблаговолите, пожалуйста, сударыня, испросить у ее величества позволение смиренно выразить ей мое почтение и умолять ее не думать, будто я, как она говорит, нахожу ее слишком малозначительной клиенткой, чтобы заниматься ею. Неужели императрица полагает, что можно преодолеть чувства, которые она вселяет? Поэтому прошу вас, сударыня, опровергнуть эту мысль, родившуюся не у меня, а лишь в устах ее величества. Прошу вас также в каждом письме, которое вы будете любезны мне адресовать, хотя бы словом сообщать мне о здоровье ее величества. Знать это — первая потребность моей души, так что соблаговолите не забывать мою просьбу… Вы получили малый максимум на текущий месяц, но, признаюсь вам, не будь вашего приказа, я при тех пределах, которые мне поставила ее величество, прекратил бы работу на нее. Видите ли, сударыня, мне было бы трудно продолжать из расчета 7000 франков: так мы будем вечно отставать, что весьма затруднит мне ведение счетных книг. Таким образом, сударыня, я хочу, чтобы при получении от меня окончательного счета за месяц эти 7000 были зачтены как задаток, дабы не вносить путаницу в бухгалтерию».

И счет Леруа за этот год составит 14 3 314 франков 10 сантимов!

Припертая к стене, Жозефина решает любой ценой экономить. Но как? В надежде услышать разумный совет, она собирает весь свой двор и в своей обезоруживающей безответственности заказывает себе — специально для этого собрания — платье из «простенькой» ткани.

Ее обойщик вспоминает, как однажды она, и, похоже, с полной серьезностью, сказала ему:

— Прошу вас, дорогой господин Булар, стремиться к простоте — так хочет император. Добивайтесь единства, особенно в моей спальне: я заплачу вам десять тысяч лишних, только бы она выглядела просто.

А ведь скоро со всем этим придется проститься!

Приговор

Вечером 12 апреля в Тюильри прибывает курьер от Бертье: австрийцы заняли Мюнхен и перешли реку Инн.

— Это война, — вздыхает император.

Опять ему предстоит драться в погоне за тем миром, который будет ускользать от него до самого поражения. Он решает выехать еще до света. За обедом, поданным только в девять вечера, Жозефина просит взять ее с собой. Он соглашается — она останется в Страсбурге.

14 апреля они быстро минуют Нанси, где завтракают вдвоем в гостинице «Империаль». Прислуживает за столом почетный эскорт. Чета вскоре снова пускается в дорогу и на другой день прибывает в Страсбург, сделав за двое суток 62,5 почтовых перегона. Жозефина, совершенно без сил, ложится спать, а Наполеон переезжает через Кельский мост[100].

— Государь, если вы не поспешите, для нас все будет потеряно, — сетует поутру король Баварский.

— Успокойтесь, скоро вы будете в Мюнхене.

Он же сам, как объявил королю Вюртембергскому, идет на Вену.

Со времени последнего посещения Жозефиной Страсбурга ее апартаменты были заново отделаны. Приемная обтянута голубым лампасом с белым рисунком, мебель белая с золотом, занавеси и обивка кресел — светло-зеленый пудесуа[101]. Ее спальня, обтянутая флорентийским шелком, кажется амарантово-золотым футляром. По углам ковра в стиле изделий Савонри[102] вытканы четыре лебедя, «поддерживающие гирлянду из цветов и фруктов».

Едва Жозефина успевает устроиться, как она с прискорбием узнает, что Евгений оттеснен от Изонцо[103] до Сачиле, где и разбит 16 апреля 1809 эрцгерцогом Иоганном. По счастью, 8 мая он берет реванш на реке Пьяве, и Жозефина поздравляет его, советуя почаще писать Наполеону: «Хотя император ни в ком не нуждается и обязан успехами только своему гению, точные сведения о передвижениях армии, которой ты командуешь, могут пригодиться ему; для тебя же это будет полезно в любом случае: даже совершив ошибку, ты должен ему в ней признаться, как и во всем остальном».

23 мая в Страсбург со всей баденской великогерцогской семьей приезжает Стефания, а двумя днями позднее и ее свекор. Екатерина, изгнанная из Вестфалии, находит приют у невестки. Гортензия тоже присоединяется к матери в сопровождении двух своих детей. Старший, которого Наполеон сделал великим герцогом Бергским и который станет потом Наполеоном III, родился в апреле предыдущего года на восемнадцать дней раньше срока, что, как легко догадаться, тревожит Людовика. Жозефина заказывает для внучат деревянную четырехконную карету с пятью раскрашенными людскими фигурами, «большой театр» из дерева, ящик с домашним инструментом и большую парадную шкатулку, где хранится целая армия оловянных солдатиков.

Оказавшись вдали от Людовика, Гортензия оживает. Наполеон послал брату очередной разнос: «Ваши споры с королевой становятся достоянием публики. Вы обходитесь с молодой женщиной, словно с полком на учении, У вас самая лучшая и добродетельнейшая жена на свете, а вы делаете ее несчастной…»

Людовик ворвался к жене.

— Ну что, нажаловались? Оклеветали меня? А теперь император вмешивается в наши семейные дела.

— Никогда я ничего не говорила!

— Полноте! Признайтесь, что обманули меня. Я хочу знать правду, и я ее узнаю. Когда? И с кем? Отрицать и хитрить бесполезно: у меня есть доказательства, и я их представлю.

— Как вы можете представить доказательства того, чего нет?

Гортензия поселяется в Бадене, где воздух, по ее мнению, лучше, чем в Страсбурге, но получает суровое письмо от Наполеона: королева, без разрешения покинувшая территорию Империи, должна вернуться в Страсбург вместе с детьми.

Совершая экскурсии в Мютциг[104], в «Оранжерею Жозефины» или в ботанический сад, императрица все время беспокойна. Она узнала о ранении императора под Регенсбургом[105]. Напрасно он ее успокаивает: «Пуля не ранила меня, а лишь задела ахиллово сухожилие». 9 мая он опять набрасывает такие строки: «Мой друг, пишу тебе из Санкт-Пёльтена, Завтра буду Под Веной — как раз через месяц после перехода австрийцев через Инн и нарушения ими мира… Здоровье мое в порядке, погода великолепная, солдаты веселы: здесь хватает вина». 10 мая он уже в Шенбрунне[106], а 13 австрийская столица сдается, но Жозефина охвачена мрачными предчувствиями.

В самом деле, 21 мая бой под Эслингом не стал победой, а 22-го, после того как был тяжело ранен Ланн, армии пришлось отступить и оставить остров Лобау. Если бы не Массена, день закончился бы катастрофой. Жозефина настроена так пессимистически, что не может скрыть своей тревоги от Меттерниха, ставшего военнопленным, и проезжавшего через Страсбург, чтоб быть вымененным на французского посла. «Я застал ее глубоко встревоженной последствиями, которые могло иметь произошедшее событие, — повествует он. — Она сообщила мне все, что ей было известно, и у меня не осталось никаких сомнений в масштабах поражения. Подробности были так точны, так бесспорны, что Жозефина была твердо уверена: когда я попаду в Вену, переговоры уже начнутся. Императрица допускала даже, что я, возможно, встречу по дороге Наполеона, возвращающегося во Францию».