Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

В таком мировосприятии бросается в глаза крайнее недовольство прежде всего социальным миром своего времени, стремление к уходу от мира, крайний пессимизм по отношению к осуществлению возможностей человека в конкретной социально-политической обстановке XX века, который некритически распространяется на весь мир. Такое мировидение нередко развивается в тяжёлых депрессивных состояниях, когда полностью утеряна адекватность оценки происходящего и утрачено чувство реальности. Позитивная сторона совершающегося вокруг движения мира, его красота, способность к изменению под действием человеческих усилий, его разнообразие, тенденции к развитию, всё, что составляет прелесть человеческой жизни, полностью игнорируется, подвергается осуждению, как бы мысленно репрессируется. Если в мире есть зло, значит, всё плохо. Но это так же неверно, как утверждение о том, что если в мире есть добро, значит, всё хорошо. Мир многоцветен, наполнен красками, он не чёрный и не белый. От человека зависит, какой путь избрать в этом сложном и изумительно разнообразном мире, и от этого выбора, точнее, от множества выборов на жизненном пути во многом зависит, какой стороной мир повернётся к нему.

Бердяев сделал свой выбор: он осуждает этот мир во всех отношениях, ищет выход вне его, и именно на этом пути совершает огромное множество изумительно глубоких философских обобщений. Такова природа философии: даже отвергая очевидные истины, она способна проникать в глубины мировых процессов и освещать происходящее в них энергетикой оригинальных взглядов на мир. Это, однако, не является индульгенцией от критики мировоззренческих основ философии Бердяева для того именно, чтобы вычленить и оттенить то ценное и истинно великое, что он действительно внёс в современную философию. Критика наша будет очень жёсткой в той мере, в какой не столько философия Бердяева, сколько идеологическая «бердяевщина» и сегодня противостоит философскому эволюционизму и используется для дискредитации научного мировоззрения.

Основное острие своей философской критики Бердяев в своё время направлял именно против научно ориентированной философии и её ядра – научно-эволюционного мировоззрения. Атаки Бердяева на это мировоззрение представляют значительную ценность для его развития и защиты. Следует, однако, помнить, что за явной абсурдностью выдвигаемых и отстаиваемых Бердяевым положений скрывается, как он выражается, зарождение религии человека (Там же, с. 263), неистовая вера в рождение в человеке Бога (Там же, с. 260), в способность духовного творчества человека совершенствовать самого человека и окружающий его стихийно эволюционирующий мир. В этом мы видим главное достижение философии Бердяева, его гигантский вклад в теорию эволюционизма.

Главное острие своей критической атаки после развенчания «мира сего» Бердяев направляет на стремление философии быть научной и научно обоснованной (или, как он выражается, наукообразной). Он характеризует это стремление как одержимость навязчивой идеей, как мечту или веру в возможность «научной» философии. Он видит в этом выражение схоластического принципа «господства школьности, научности, наукообразной рациональности над философией и над всей культурой» (Там же, с. 263). Даже Фому Аквинского он обвиняет в том, что, стремясь сделать философию прислужницей теологии, он в то же время стремится использовать философию таким образом, чтобы сделать саму теологию научной, наукообразной (Там же). Он резко протестует против желания философии быть универсальной наукой своего времени, которое, как он признаёт, выражают философы самых различных школ и направлений. В объективном стремлении крупнейших философов найти опору мировоззренческих и теоретико-познавательных идей в развитии научного знания он видит лишь некое субъективное мнение, принятое под давлением всеобщего заблуждения:

«Никто из официальных философов не сомневается серьёзно в верности и законности этого стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину. На этом сходятся позитивисты и метафизики, материалисты и критицисты… Философия вечно завидует науке… Философы не смеют быть собою, они хотят во всем походить на учёных… Философы верят в науку больше, чем в философию… Философы верят в познание лишь потому, что существует факт науки» (Там же, с. 262).

Бердяев прав, когда он протестует против попыток низвести философию до уровня конкретной науки, признать её специальной наукой в ряду других наук, игнорировать специфику философского познания. Однако он совершенно неправ, когда пытается полностью оторвать философию от научного знания, дискредитировать идеал научности в философском познании, поиск научных оснований философских теорий.

Бердяев не был одинок в своей антисциентистской трактовке философского творчества. Вслед за Бергсоном он являлся одним из зачинателей философской антропологии, которая отстаивала неспособность науки и научно ориентированной философии постигнуть феномен человека. Философский антропологизм XX века был во многом реакцией на односторонность позитивизма, отводившего философии роль вспомогательной научной дисциплины, действующей на общенаучном уровне познания. Но он был также результатом разочарования в науке и научно-техническом прогрессе как способе позитивного изменения мира, в торжестве гуманизма в общественных отношениях, оптимизации жизни людей. Безграничная, а зачастую и беспочвенная вера в науку, которая якобы может решить все человеческие проблемы без участия самого человека сменилась чрезвычайно широким распространением противоположной иллюзии – наукофобии, подозрительности, суеверного страха перед перспективами развития науки, представления, будто именно наука виновата в гибели миллионов людей на фронтах мировых войн, в создании разнообразных угроз здоровью, благополучию и самому существованию человека. Одним из крайних выразителей антисциентистского антропологизма в философии был Бердяев.

Бердяев замечал и критиковал тягу к научности даже у одного из основателей философского антропологизма – Бергсона, который оказал на него теорией творческой эволюции, несомненно, сильное влияние. Он упрекает Бергсона, что тот – аналитик, хотя и понимающий ограниченность возможностей науки в проникновении в подлинную действительность творчества Бога и человека, однако строящий свою аналитику по шаблонам научности. Даже в мистике на примере сочинений Р. Штайнера он замечает то же тяготение к научности, к научному описанию мистических явлений. При этом Бердяев совершенно не замечает грани между научностью и псевдонаучностью, мимикрией мистики под научность. И тем не менее он пытается любую устремлённость философии к научности изобразить как псевдонаучность. Стремясь оторвать философию от науки и науку от философии, Бердяев стремится выхолостить из науки её мировоззренческое содержание, а философию лишить её опоры на объективное и доказательное знание. Ведь только лишив философию научных оснований и научно обоснованной веры можно придать ей религиозные основания и до такой степени подчинить религиозной вере, как это делает Бердяев. Он осуждает и существование религии «в пределах разума» и в особенности протестантизм с его рациональностью как проявление господства научности в религиозной жизни (Там же, с. 265).

Казалось бы, Бердяев не сомневается в ценности науки и только, подобно Бергсону, стремится отвести ей положенное ей в религиозной иерархии место подальше от возможности генерировать научное мировоззрение, он лишь разводит науку и её влияние на другие сферы культуры. На самом деле он лишает науку самого смысла ее неустанной творческой деятельности по открытию истины. Он заявляет: «Никто серьёзно не сомневается в ценности науки. Наука – неоспоримый факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Наука и научность – совсем разные вещи. Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науке… Почему философия должна быть научной? Казалось бы, так ясно, что ничто на свете не должно быть научно, кроме самой науки. Научность есть исключительное свойство науки и критерий только для науки» (Там же, с. 264).

Он не замечает, что на том же основании можно отвергнуть и религиозную философию. Почему философия должна быть религиозной? Казалось бы, так ясно, что ничто на свете не должно быть религиозным, кроме самой религии. Религиозность есть исключительно свойство религии и критерий только для религии. К тому же философия с самого своего появления в человеческой культуре стала отпочковываться от религии, стала соперничать с ней в качестве мобилизационного ядра культуры. Кроме того, как признаёт Бердяев, философия выделила из себя науку, а это значит лишь то, что донаучная философия уже играла в древних цивилизациях роль первонауки, способной до поры до времени не к доказательному, а к предположительному знанию. Без науки, не опираясь на науку, философия носит умозрительный характер, она может доказывать что угодно, но ничего не в силах доказать. Если философия стремится к знанию, она должна опираться на науку, проявлять себя как особая наука, выделенная из числа других наук для создания обобщающего знания. Лишение философии стремления к научности оставляет философию в рамках умозрительного теоретизирования, и тогда философия не может претендовать на истинность, не может вырабатывать нового знания, а должна удовлетвориться сладенькими мифами о том, что существует за пределами знания, ограничиться сочинительством вместо познания, иллюзией вместо истины, фантазированием вместо исследования.