Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

Бердяев же взыскует нового мира вне прогресса и вне цивилизации. Он надеется духовным творчеством создать новую землю и новое небо. Сам Бердяев характеризует осознание человеком в себе подобной творческой способности как «революционное сознание, к которому нельзя прийти ни логическим, ни эволюционным путём» (Там же, с. 342). Поэтому, по Бердяеву, «человек, осознавший себя творцом, всегда революционен по отношению к творчеству подзаконному, нормативному, культурно-дифференционному» (Там же, с. 343). Духовная революционность, по Бердяеву, так же пренебрегает законами и нормами права, морали и культуры, как и революционность политическая. Но творчество без норм и правил может породить только хаос, иллюзию свободы, которая в конечном счёте обращается в произвол, в волю бунта вместо свободы творчества. Столь радикально отвергая нормы в искусстве и культуре, Бердяев столь же радикально отвергает и классическое искусство, характеризуя его как болезнь, возведенную в норму (Там же, с. 347). Всякое великое творчество есть, по его мнению, проявление свободы от норм. Но это не так. Отклонение от норм, новаторство в искусстве и культуре связано с эволюцией норм, отказом от следования нормам, превратившимся в догматы.

Современное искусство (особенно авангардизм) возвело в норму отказ от норм классического искусства и даже от норм вообще. Но оно же выработало собственные нормы, основанные на поиске оригинальных, неповторимых решений, опосредованном подходе к воспринимаемым явлениям, создало собственную традицию, базирующуюся на искусственном способе восприятия явлений жизни. У Бердяева же крайний традиционализм сочетается со столь же крайним неприятием норм и традиций культуры, что также весьма характерно для российской ментальности его времени, да и для всего XX века в целом. И здесь же Бердяев выдвигает чрезвычайно важный и необычайно ценный тезис о необходимости созидания новой жизни путём претворения культуры в бытие (Там же, с. 346). В этом – вся гениальность философского творчества Бердяева. Посреди множества совершенно фантастических, оторванных от жизни утверждений, взглядов не от мира сего, вдруг вспыхивает Мысль о возможностях человеческого творчества, которая озаряет светом истины всё окружающее и выводит философское мышление из темноты религиозной утопии. Претворение культуры в бытие, насыщение культурой цивилизации, созидание насыщенного культурой социального мира, цивилизованное преобразование мира природного, духовное, культурное и творческое самоусовершенствование человека – всё это символы научной, эволюционной обоснованной веры, а не религиозно-мифологической утопии.

Для любой религиозной утопии, в том числе и «новой» бердяевской выражением её познавательного содержания является тезис Тертуллиана «верую, потому что нелепо». Нелепо верить в то, что мир создан за шесть дней, – это понимает и Бердяев. Но не менее нелепо (а может быть, и более абсурдно) верить в то, что всё существующее в материальном мире есть порождение греха, и можно при помощи религиозного творчества сотворить какой-то новый безгрешный мир. Таким творчеством ничего невозможно создать, кроме оторванных от жизни фантазий. Символом научной веры является тезис «верую, ибо разумно». Научная вера сегодня отказывается от прежней наивной веры в политический экономический и научно-технический прогресс, который может без участия человека, автоматически разрешить все человеческие проблемы. Материальный прогресс может лишь создать предпосылки для прогресса человека, который недостижим без духовного, культурно, гуманистически ориентированного творчества, без регулярного психофизического и культурного самосовершенствования и самопреобразования человека. В апологии творчества как предпосылки преобразования мира человеком и самого человека заключается сильная сторона философии Бердяева. Поэтому бердяевское свободомыслие может рассматриваться как одна из предпосылок эволюционного подхода к вере, даже несмотря на присущее ему категорическое отрицание научно-эволюционного мировоззрения.

К сожалению, бердяевское свободомыслие ограничено неистовой религиозностью, а подход к творчеству основан на вере в чудеса. Он даже пытается рационально обосновать эту веру. Он определяет «подлинное» творчество как теургию, «богодейство, совместное с Богом действие» (Там же, с. 354). Он понимает творчество как способность совместно с Богом творить богоподобное бытие. Всякий такой творческий акт он рассматривает как творение из ничего (Там же, с. 355). В этом заключается тайна бердяевской философии творчества. Если бы не вера в способность религиозного творчества создавать нечто из ничего, опираясь на творческую мощь Бога и получая, как выражается Бердяев, прибыль этой мощи человеческими усилиями, вся конструкция его философии рассыпалась бы в прах, а утверждения о способности духовного творчества создавать новый мир были бы совершенно непонятны, ибо здешнее, посюстороннее духовное творчество способно творить лишь идеальные продукты – мысли, идеи, проекты, фантазии, но не миры. А так всё становится на свои места: где присутствует чудо, там можно сотворить (или натворить) всё, что угодно. Можно даже создать Космос вне материи.

С этих позиций Бердяев критикует научный эволюционизм. «Материалистический эволюционизм, – пишет Бердяев, – допускает лишь перераспределение элементов замкнутой вселенной, но не допускает творчества… Механическая эволюция и творчество противоположны. В эволюции Дарвина и Спенсера действует сила консервативной инерции, а не сила творящая… В материалистической вселенной ничто не творится, всё лишь перераспределяется и переходит из одного состояния в другое. Закон сохранения энергии материализм понимает как отрицание творчества, как консерватизм бытия… Творчество есть прирост энергии не из другой энергии, а из ничего» (Там же, с 358–359).

Критика Бердяевым механистических оснований классического эволюционизма XIX века отчасти справедлива. Главный его недостаток заключался в том, что, признавая активность матери, он сводил её к механическим взаимодействиям и тем самым ограничивал эволюцию неживой материи механическим структурированием и механическим взаимодействием структур. Это касается главным образом попыток Спенсера создать обобщённую теорию эволюции, отталкиваясь от современной ему физики и биологической теории эволюции. Уязвимость спенсеровской теории эволюции для критики со стороны креационистских теорий божественного творчества как раз и заключалась в том, что в ней не было попыток создать представления о действующих уже на уровне неживой материи активных структурах, трансформирующих хаотическое движение в упорядоченное и тем самым создающих предпосылки для разнообразных эволюционных процессов. В результате активность трансформаций в природе изымалась креационистами из естественной эволюции и приписывалась Создателю, способному творить всё, что угодно из ничего. Однако закон сохранения энергии, доказанный на огромном научном материале несколькими поколениями выдающихся учёных, недвусмысленно демонстрировал принципиальную невозможность творения чего-либо из ничего.

Что касается дарвиновской теории эволюции, в ней активность живой природы выражается категорией «борьба за существование». В конце XIX – начале XX века психофизиологическими исследованиями было убедительно доказано, что способность к творчеству является исключительной особенностью человека в силу особого устройства его мозга. Творческая способность присуща только высокоорганизованной материи, в косной материи нет и не может быть никакого творчества. Но бердяеский креационизм очень легко справляется с этими затруднениями. Он и не ищет творчества в материи, он признаёт эволюцию материи. Материя, по Бердяеву, есть результат омертвения, отяжеления, материализации низших иерархических ступеней бытия от грехопадения человека и внесенного этим падением раздора и вражды, так что «принуждающаяся материальность бытия порождена самим человеком» (Там же, с. 374).

Движущей силой эволюции по Дарвину и Спенсеру Бердяев считает инерцию процесса такого греховного омертвления и отвердения бытия, лишения его творческой активности. Бердяев готов признать относительную истинность дарвинизма, «ибо в данном природном состоянии царит борьба за существование и естественный подбор приспособленных» (Там же, с. 364). Но подчинённость этим закономерностям есть результат падения человека как творческого субъекта. Таково, по Бердяеву, происхождение эволюционного порядка природы, основанного на принуждении, вражде и приспособлении.

Творчество выводит человека за рамки такого порядка природы, открывает возможность для преодоления естественной эволюции творческим развитием, обретения творческой свободы и выхода за рамки эволюционно обусловленной необходимости. Таков, по Бердяеву, совершенно рационально сформированный механизм перехода от естественной эволюции к сверхъестественному чудотворчеству, причём последнее получает вполне респектабельное название творческого развития. Опорочив таким образом естественную эволюцию, Бердяев в то же время предлагает внести принцип развития в божественную жизнь (Там же, с. 373). Этот тип развития имеет не эволюционный, а креационистский характер, он характеризуется как восьмой день творения – творения мира уже не самим Богом, а в творчестве человека с помощью Божьей. Творчеством без необходимости, без какой-либо детерминированности этот погрязший в грехе и вражде мир надо дематериализовать, или, как выражается Бердяев, расколдовать. Расколдовать мир от материальности, от заколдованности злобой, можно только любовью.