Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

и, удивлённо задирая голову и поднимаясь, уже разочарованное шипение слышала да спокойно-будничное Глоренлина:

— Сердце поёт при встрече с вами, элу Ганконер. Вы этак только зеркало разобьёте, и больше ничего, — при этом он ещё поближе подошёл, на колени встал и мелочком по полу между мною и зеркалом повозил, как будто стыки на всякий случай замазывая. И закончил, твёрдо резюмировав: — Украсть не выйдет.

Ганконер вздохнул, и, тоже становясь спокойно-будничным, ласково пропел:

— Рад встрече, эру Глоренлин… Отрадно мне видеть, что мать моего сына и моя возлюбленная под охраной такого сильного шамана. Не сомневаюсь, когда-нибудь я смогу достойно отплатить за это. Может быть, даже скоро.

Ох ты ж… что-то с моим пассивным участием эру Глоренлин врагов себе насобирал хоть куда: фея Маб тоже что-то там насчёт отплаты говорила, аранен косится, и Владыка Тьмы вот… а гешефтов, между тем, никаких. Невыгодный я человек, вот что. Посмотрела сверху вниз на него, стоящего на коленях — и встретила совершенно отчаянный взгляд, сказавший больше, чем, похоже, хотелось сказать шаману. Беда-беда…

Ганконер снова взял сына на руки:

— Посмотри на своего сына, богиня, — и, улыбнувшись одними губами, зашептал: — Не так давно он увидел похожий на тебя силуэт в саду, служанка в белом платье собирала фрукты; начал рваться к ней, побежал на четвереньках, запинаясь и падая, с надеждой… и горько плакал, когда понял, что это не ты. У меня рвётся сердце, глядя на него. Вернись к своему ребёнку, ты будешь радоваться ему и будешь счастлива — не со мной, так с ним… Наш мальчик растёт, ему недавно подарен первый меч… Он умненький, весёлый, он достоин тебя — и он тоскует по тебе.

Что сказать: ужасаясь, что меня считают бессердечной гадиной, которую надо подкупать хорошеньким и умненьким ребёнком, не считая, что я бы любила его любым, я даже сказать ничего не могла, закоченев от горя и обливаясь слезами. Может, на то был какой-то расчёт, но говорилось искренне. Ганконер правда хотел подкупить меня хотя бы так.

— Мне нечем заплатить за тебя судьбе — всё, что у меня было, я уже отдал, включая жизнь… но у нас есть дитя, пожалей его, — и, поглядев на Трандуила: — Владыка Ороферион, если есть что-то, чем я могу поступиться за возможность хотя бы видеть…

Обернулась на Трандуила и увидела, как он не спеша садится на трон, закидывает ногу за ногу и удовлетворённо произносит:

— Что ж, теперь, когда украсть не вышло, и, благодаря поменявшимся обстоятельствам, уже нельзя сказать, что вы ни с кем не делитесь, элу Ганконер, мы можем поговорить. И поторговаться.

141. Deefopueris

Бессменный секретарь Трандуила, эру Нимросс, тут же приглушённо позвал:

— Владыка… — и, дождавшись от того насторожённого уха и не глядя протянутой руки, с подобающим поклоном вложил в оную свиток. Толстый.

Трандуил свиток с довольством осмотрел, положил на колено — и тот развернулся. Славным половичком, как раз до зеркала доехавшим.

Ганконер на конец свитка, подкатившийся почти к его ногам, посмотрел с таким непередаваемым выражением лица, что я и на Трандуила глянула — ну да, благостная улыбка эльфийского владыки, сквозь которую просвечивает ухмылка дракона, старого, жадного и местами бесчестного.

— Nieninque, подснежник мой, чистой богине любви негоже слушать о мирском и о низком… — баритон его стал обволакивающим. — Возможно, ты захочешь отдохнуть… наш разговор с элу Ганконером надолго, до вечера.

Идея уйти от сына мне не нравилась. Хотела сказать, но король понял уже:

— Вы увидитесь в любое время. Здесь, в переговорном зале. Завтра, послезавтра… полагаю, переговоры займут примерно полгода. До чего договоримся, не знаю, но через зеркало ты сможешь увидеть ребёнка всегда. И — даже если не договоримся, всего через четырнадцать лет для него настанет время путешествий, — и, глядя на моё, видимо, вытянувшееся лицо: — Ну недолго ведь, nieninque…

Пока я обомлело молчала, Ганконер повернулся, взял ребёнка на руки и ласково сказал:

— Нашему сыну и тебе лучше не видеть того, что здесь будет, — похоже, он тоже хотел меня выпереть.

Госпадя, они ж говорить, а не убивать друг друга собираются? Хотя, если б убивать, так наоборот, на присутствии настаивали бы: чистой богине любви только на мирское и низкое смотреть нельзя, а как на убийство, так пожалуйста, это достаточно возвышенно. Тьфу.

— Прекрасная, я прошу… не бойся, я договорюсь с ним.

Подумалось, что и правда я могу смущать их и не давать пойти на уступки только из желания покрасоваться, и согласно вздохнула.

Владыка довольно, с благосклонностью улыбнулся и склонил голову:

— Аранен нужен мне здесь, твоей сопровождающей во время его отсутствия я назначил эллет Пеллериен, позволь представить её тебе, — и с царственным изяществом сделал жест, одновременно подзывающий и представляющий.

Эллет, которую я до того принимала за эльфийского воина, охраняющего вход, стремительно подошла и плавно опустилась на колено.

М-да, нетрудно за мужчину принять, сложение скорее атлетическое, а что волосы белые длинные — так тут не отличишь. Обычно эльфийки очень хрупкие. И при относительной атлетичности — какая текучесть, какая грозная сила, скрытая в каждом движении!

Я прикоснулась, как принято, к её плечу, и она подняла лицо, фантастически прекрасное и спокойное, как тихая вода.

Трандуил, уже поворачиваясь к Ганконеру (очень, похоже, интересно было Светлому поговорить о мирском с Тёмным, да с позиции силы), буркнул:

— Надеюсь, ты одаришь эллет Пеллериен тем же, чем одарила предыдущую свою телохранительницу, — и тут же стоящий в непосредственной близости от владыки советник, тоже беловолосый, ангельски прекрасный и, похоже, старый, как чёрт, метнул на нас короткий торжествующий взгляд.

Пеллериен дрогнула подбородком, в глазах промелькнула надежда — и тут же снова прилично закаменела. Ну понятно: род древний, кровь чистейшая; талант воительницы, огранённый столетиями лишений… всё вместе предполагает, что забеременеть почти невозможно. Похоже, древний род и пропихнул свой последний золотой листок поближе к божественному огню — вдруг свезёт.

Мне что-то подсказывало, что врать надо напропалую; тем более, обычно и сбывалось, а глубокая вера уже полдела. Не блея что-то вроде «я постараюсь», нагнулась, взяла Пеллериен за руку, с улыбкой заглянула в глаза и голосом доброй феи возвестила:

— В этот Бельтайн! — и была удостоена ещё одного короткого торжествующего взгляда старого чёрта (и ведь верят-то как!); воительница же покачнулась от так попросту вываленных несказанных милостей, но устояла. Даже не заплакала, только глаза широко распахнула, да одинокая слезинка по щеке покатилась.

Посмотрев с уважением на столь кремнистую женщину, повернулась к сыну. Далеко мне было до эльфийского самообладания, и