Прокурор - Анатолий Безуглов

— Знаменитый «брегет», — подсказал Коршунов.

И Гранская вспомнила строки из «Евгения Онегина»: «…пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед»…

— Очень любил их Владик… — хозяйка нежно потрогала футляр.

— Ну что ж, начнем, товарищи, — повернулась следователь к понятым, которые застыли у порога, ошарашенные обстановкой.

Складывалось впечатление, что мебель в комнате подобрали под эту коллекцию. Антикварный буфет, тумбочки, старомодная кушетка с высокой спинкой и зеркалом… Единственно, что привлекло здесь Ингу Казимировну как следователя, — сложенные в коробку из-под конфет письма, поздравительные открытки и телеграммы.

— Это я заберу, — сказала Гранская хозяйке. — На время.

Та молча кивнула. Прошли в следующую комнату.

«Приятный интимный уголок», — отметила про себя Инга Казимировна, оглядывая помещение. Встроенный шкаф, приземистая тахта, покрытая мохнатым пледом, толстый ковер на полу, бар-холодильник, современные бра. Гардина теплого коричневого цвета на окне дополняла общую картину.

Следователь открыла бар. Он был с подсветкой. Зеркальные стенки создавали иллюзию глубины, множили ряды хрустальных рюмок и бутылок с иностранными этикетками.

— Для гостей держал, — сказала старуха. — Сам выпивку не жаловал.

«А погиб по пьянке», — хотела сказать Гранская, но промолчала.

В шкафу были свалены журналы. Полуобнаженные девицы в соблазнительных позах, зазывные рекламы автомобилей, курортов, напитков…

«Сладостная мечта о роскошной жизни», — усмехнулась про себя Инга Казимировна.

В этой комнате она не обнаружила ничего для себя интересного.

Вход на половину матери Зубцова находился на противоположной стороне дома.

«Парадный был его, а черный — для матери», — подумала Гранская.

Там находилась кухня и небольшая каморка, служившая, видимо, покойному домашней мастерской. На полках лежали запасные части и детали к магнитофонам и радиоприемникам. На всем уже успел отложиться слой пыли. Мать Зубцова сюда, наверное, не заходила.

Закончив обыск на кухне и в чуланчике, перешли в спальню хозяйки. Тут была допотопная обстановка.

Высокая никелированная кровать с пышными подушками и покрывалом чуть ли не до пола, тяжелый сундук под накидкой с кистями, стол, наверное, полувековой давности.

Инга Казимировна заглянула под кровать. Из-под нее с рыком высунулась собачья морда. Гранская от неожиданности отпрянула, а Коршунов невольно схватился за кобуру.

— Фу, Цезарь! — прикрикнула хозяйка и, как бы оправдываясь, добавила: — Он при мне не тронет…

— И все-таки лучше без Цезаря, — стараясь выглядеть спокойной, сказала Гранская, хотя, честно говоря, пес ее изрядно напугал.

Старуха взяла собаку за ошейник и вывела из комнаты.

— Еще один волкодав был, — сказала понятая. — После смерти сына куда-то дела, — кивнула она на дверь.

Когда Зубцова вернулась в комнату, продолжили обыск. В сундуке лежали пересыпанные нафталином зимние вещи хозяйки, добротные, справленные на многие годы вперед.

Из-под кровати был извлечен чемодан, доверху набитый книгами по медицине.

— Ваши? — спросила Гранская.

— Невесткины.

— Врачом работала?

— Медсестрой, — вздохнула старуха. — А вот себя не сберегла.

Из материалов дела Инга Казимировна знала, что Зубцов овдовел года за три до своей гибели.

В самом низу, под книгами, лежало что-то завернутое в тряпицу с веселым узором и перевязанное капроновым шнуром.

В свертке оказались два старинных желтоватых подсвечника. Гранская удивилась, откуда у Зубцова такая старина. Но когда она осмотрела подсвечники, то удивилась еще больше — это было изделие наших дней. Сохранились наклейки южноморской сувенирной фабрики; стоили 39 рублей каждый.

— Сын купил прямо перед смертью, — объяснила Зубцова. — Храню на память… Господи, чем мы согрешили перед тобой?.. — Она вытерла набежавшую на глаза слезу.

Следователь завернула подсвечники в тряпицу и водворила на место в чемодан.

В массивном, изъеденном древоточцем шкафу была обнаружена шкура белого медведя. На вопрос Гранской, как попала к ним такая редкость, Зубцова сказала:

— Сын по случаю купил. Все собирался отдать, чтобы морду красиво обработали и вообще… Так и не успел…

Закончив обыск помещений в доме, перешли к сараю, находящемуся на заднем дворе. Там, кроме садового инвентаря, бочек из-под солений да старой рухляди, ничего не было. Еще имелся хлев. Осмотрели и его. Корову, по словам хозяйки, она отвела утром в стадо…

В заключение осмотрели гараж. Он был тщательно прибран, на полках стояла автокосметика, лежали инструменты, мелкие запасные части. У стены несколько новых покрышек. Машины не было — разбитый «Жигуленок» до сих пор находился во дворе госавтоинспекции.

Гранская обратила внимание на сверток в углу гаража.

— Это что? — спросила она у Зубцовой.

Та как бы отшатнулась при виде его.

— Костюм Владика… Рубашка, — произнесла старуха скорбно. — На нем были, когда погиб… Мне передали из больницы…

Развернули грубую бумагу. Аккуратно сложенные брюки, замшевая куртка, синяя рубашка. На всем пятна крови…

— …Какие впечатления? — спросил Коршунов у следователя, когда они возвращались после обыска.

— Ну, так сразу я не могу, — призналась Инга Казимировна. — А что, Зубцов действительно не пил? Или Зубцова сказала это, чтобы обелить сына?

— Соседи тоже подтверждают — не имел такого пристрастия. И сам не любил пить, и пьяных не жаловал.

— Прямо басня какая-то: пьяных не любил, сам в рот не брал, а напился, сел за руль и… Не вяжется.

— Может, оттого и разбился, что не умел пить? — сказал старший лейтенант.

— Возможно. Но я о другом. Почему он вдруг напился?

— В общем-то повод был — следствие, допросы. Виновен — страшно, не виновен — обидно и тяжело…

— Дом у них откуда? — перешла на другое Гранская.

— Мать с отцом еще поднимали… Правда, старинные вещи, роскошная шкура…

— Любил Зубцов редкости, это верно, — кивнула Инга Казимировна.

— Нет, мне нравится выражение «по случаю». Словно безделица какая. А ведь рублей пятьсот за такую шкуру отдал, не меньше.

— И все-таки, Юрий Александрович, у меня не было такого ощущения, что у Зубцова водились шальные деньги. Пусть ковры, даже белый медведь — все не то… Не знаете, отчего умерла его жена?

— Какая-то болезнь печени. Говорят, проглядели.

— Да, так тоже бывает. Сама медработник…

— Зубцов был единственным сыном. Старуха осталась одна как перст. Разве что Цезарь…

— А собака отличная, мне бы такую, — вздохнула Инга Казимировна. — Да уж хотя бы кошку. А как? Командировки, поездки… Даже канарейку не заведешь — помрет с голода, когда закачусь куда-нибудь за преступничком…

— Черепахи, я читал, могут по неделям не есть, — хитро посмотрел на следователя Коршунов.

— Удавы еще больше, — засмеялась Инга Казимировна. — Их теперь заводят. Особый шик. Оригинально…

* * *

Зарубин позвонил по внутреннему телефону Авдееву и попросил зайти с материалами по жалобе Белоуса. Последнее время прокурор не спрашивал его, как идет проверка, и Владимир Харитонович ждал этого вызова. Он не удивился тому, что вместе с ним был приглашен и заместитель областного прокурора Первенцев. Однако сообщение Степана Герасимовича в какой-то мере застало Авдеева врасплох.

— Белоус подал на развод. В качестве свидетеля просит вызвать в суд Измайлова, — коротко сказал Зарубин.

И замолчал. Ожидая, видимо, реакции Элема Борисовича и Владимира Харитоновича. Но они тоже молчали — что скажет сам прокурор.

Глядя на седую голову Зарубина, на его спокойное, сосредоточенное лицо, Авдеев вдруг вспомнил: кто-то из сослуживцев сказал, что Степан Герасимович пишет сказки. Не для опубликования, конечно. Для своей внучки, так трагически ставшей сиротой. Узнав об этом, Авдеев подумал, что уходить иногда в светлый мир фантазии, наверное, не такой уж плохой способ отдохнуть, расслабиться от горя. Да и не только от горя. Сколько трудных, подчас почти неразрешимых вопросов, касающихся человеческих судеб, решал облпрокурор…

— Ну, товарищи! — не выдержал Степан Герасимович.

— Слава богу, что в суд не по уголовному делу и не в качестве соучастника, — сказал Первенцев и добавил: — Пока.

— Тогда в первую очередь нам с вами дали бы по шапке, — чуть заметно усмехнулся Зарубин.

— Не надо дожидаться этого. — Элем Борисович заправил манжету рубашки в рукав пиджака — жест означал раздражение — и продолжал: — Меня уже замучили звонками из Прокуратуры республики, когда же наконец разберемся с Измайловым… Белоус не унимается. Да и не только он. Звонят с его работы: человек, мол, сам не свой, а ведь он шофер и не где-нибудь, а на «скорой», там необходимы предельное спокойствие и сосредоточенность… Так почему, спрашивается, мы не можем поставить точку в этом деле?