Прокурор - Анатолий Безуглов

— А Глеб Артемьевич где?

— Принимает телевизионщиков из области. Ну, решай насчет обеда, попросила Вера.

— Еще спрашиваешь! Конечно здесь! — весело ответила Инга Казимировна.

Ее несколько подавляли хоромы Самсоновых. Торжественная гостиная с камином, отделанным мрамором, нарядная югославская мебель, дубовая лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж…

Вера пошла в дом и прикатила на столике-тележке (тоже для Зорянска шик!) обед. Сама она почти не готовила, для этого к ним приходила женщина — что-то вроде домработницы, которая стряпала не особенно изысканно, но сытно. Впрочем, как заметила Гранская, в семье директора гурманов не было. Глеб Артемьевич любил икорку, копчености, но скорее потому, что это было трудно достать другим, а ему — запросто. Но Гранская обратила внимание, что какой-нибудь борщ он уминал, пожалуй, с большим удовольствием.

Кто-то заметил: если тебе с человеком приятно трапезничать, значит, он может быть твоим другом. Инге Казимировне всегда доставляло удовольствие есть с Верой. Особенно наедине. Вера изящно держала ложку, нож и вилку, умело резала мясо, отправляя его в рот маленькими кусочками. И при этом поддерживала беседу, которая не мешала, а, наоборот, как бы создавала нужную атмосферу за столом.

И вот теперь они мирно обедали, болтали, казалось бы, ни о чем, под тихий шелест вязов и гудение шмелей. Их было много в саду, разных золотисто-медных, замшевых, темно-коричневых с красным, сине-фиолетовых. Томми лениво следил за ними грустными глазами, лежа у входа в беседку.

«Обязательно надо будет завести домик под Москвой, когда я перееду к Кириллу, — вдруг подумалось Инге Казимировне. — Хорошо бы на берегу реки».

Последнее время она все чаще мечтала о том, что будет, когда они, наконец, поженятся с ее «непоседливым профессором», как она ласково называла Шебеко. Гранская на минуту представила себе, что не Вера, а он сидит сейчас с ней в этой беседке, и сердце томительно защемило: почему они вынуждены жить далеко друг от друга и их свидания так редки и скоротечны?

— Верочка, я тебе завидую, — не удержавшись, выдала свои чувства Инга Казимировна. — Век бы сидела тут и ничего не желала иного, ей-богу…

— С Кириллом, разумеется, — угадав ее мысли, произнесла с улыбкой Самсонова.

— Господи, конечно!

— А я вам завидую, — сказал Вера просто.

— Ну да, так я тебе и поверила…

Вера ничего не ответила. Взяла чайник мейсенского фарфора и налила гостье чаю. И Ингу Казимировну — в который раз! — поразила хрупкость ее белой руки с тонкими веточками голубых прожилок.

— Как у вас все-таки здорово! — воскликнула Гранская. — Воздух…

— Воздух… — повторила грустно Вера. — А знаешь, мне именно его часто не хватает. Сидишь одна. Все время одна, чего-то ждешь…

Инге Казимировне захотелось расшевелить, растормошить эту зачарованную каким-то недобрым колдуном женщину.

— Не сердись, Верочка, но мне кажется, ты сама придумала себе хандру. И лелеешь ее, как любимое дитя…

— Хочешь сказать — бешусь с жиру?

— Если бы бесилась…

Самсонова поправила косу, вздохнула.

— Может быть, ты права, — сказала она. — А что делать?

— Смотри глупые фильмы — комедии, боевики, читай детективы. И чем примитивнее, тем лучше, — полушутливо посоветовала Гранская. — Я ведь знаю, на тебя сильно действуют книги.

— Ты имеешь в виду это? — показала Вера на книгу стихов Марины Цветаевой.

— И это… Понимаешь, тебя буквально завораживает чужая ностальгия…

— Ингуша, у Цветаевой не только ностальгия.

— Но бабская истерика — это точно, — намеренно сгустила краски Гранская.

— Бабская истерика! — возмутилась Вера. И вдруг с горячностью и страстью, так не присущей ей, продекламировала:

— Все рядком лежат,Не развесть межой.Поглядеть — солдат!Где свой, где чужой?

Белым был — красным стал:Кровь обагрила.Красным был — белым стал:Смерть побелила.

Вера некоторое время горящими глазами смотрела на подругу.

— Какой поэт-мужчина так сказал о трагедии гражданской войны? В прозе, пожалуй, только Шолохову удалось…

Инга Казимировна улыбалась, довольная, что хоть этим вывела Веру из какого-то столбняка. А та все допытывалась:

— Нет, приведи мне пару строк из того же Маяковского, равных цветаевским!

У них был давний спор о Маяковском. Инга Казимировна ставила его выше всех других поэтов за энергичность стиха и новаторство, как раз за то, что Вера в нем не любила.

— Я говорила о любовной лирике, — попыталась уйти от ответа Гранская.

— Пожалуйста, вот. — И Вера снова начала читать:

— Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,Со всей каторгой гуляла — нипочем!Алых губ своих отказом не тружу,Прокаженный подойди — не откажу!

У Веры на щеках выступил легкий румянец, она перевела дух и недовольно заключила:

— А ты говоришь, бабская истерика…

— Ну что ж, признаюсь: Цветаеву я знаю плохо, — ответила Гранская.

— Захвати с собой. Почитай. — Самсонова пододвинула к Инге Казимировне книгу. — И вообще, не о том мы… Тысячу лет не болтали. Что у тебя нового? Почему не в Абхазии?

Инга Казимировна рассказала, что отпуск расстроился и как огорчился Кирилл. Шебеко даже намеревался пойти к Измайлову и устроить ему скандал нельзя так эксплуатировать женщину…

— Захар Петрович, по-моему, не похож на эксплуататора, — сказала Вера. — Он мне нравится.

— Заставить вкалывать умеет. Правда, сам вкалывает… Но с другим прокурором, наверное, я бы уже работать не смогла… Между прочим, Кирилл заявил: если я на следующий год не перееду в Москву, то…

Гранская замолчала.

— Тогда что? — испуганно спросила Вера.

— Я задала ему тот же самый вопрос, — улыбнулась Инга Казимировна. Он ответил: «Ну что ж, будем встречаться у „Привала“…» А ты куда в отпуск?

— В отпуск… — покачала головой Вера. — В Москву не хочется. Там летом суетно, а я отвыкла от беготни… На юг — скучно. Да и жару не люблю…

Издали послышалось тарахтенье моторчика. Самсонова откинула косу за плечи, несколько раз провела ладонями по лицу, от подбородка к ушам, словно хотела расправить морщины, которых, как заметила вдруг Гранская, у нее за последнее время прибавилось изрядно.

— Это Катенька, — сказала Вера.

Дочь Самсоновых вкатила во двор на небольшом сверкающем никелем мопеде. Она была в брюках, блестящей курточке, кроссовках и мотоциклетном шлеме. Заглушив мотор и небрежно облокотив мопед на подножку, Катя солидно подошла к беседке.

— Здравствуйте, тетя Инга, — поздоровалась она вежливо.

Но степенности и выдержки хватило не надолго. Девочка оседлала поднявшегося навстречу ей ньюфаундленда, и тот покорно доставил ее в беседку.

— А вы шикарно устроились, — заявила Катя, стараясь выглядеть совсем взрослой: ей было четырнадцать.

— И ты так же шикарно устроишься, если пойдешь и вымоешь руки, сказала мягко Вера.

С появлением дочери лицо ее просветлело.

— Ты не боишься за нее? — Гранская кивнула на мопед. — Зорянск, конечно, не Москва, однако акселерация и в Зорянске сказывается.

— Волнуюсь, естественно. Уедет на своем мопеде, а я все время прислушиваюсь, не вернулась ли… А Самсонов потакает. Привез японский мопед. Говорит, их поколение скоро все будет на колесах. Готовит Катю. Ждет не дождется, когда можно будет давать ей машину.

— И Катя водит?

— Не так, как отец, но неплохо. Самсоновская порода, с железками на «ты»…

Последнее Вера произнесла без осуждения, наоборот — с уважением.

— Да, — засмеялась вдруг Вера, — ты ведь тоже у нас водитель.

— Только кручу баранку. А с железками на «вы»…

Вернулась Катя. Теперь уже в платье. Воспитанная. «Твоя порода тоже», — хотела сказать подруге Инга Казимировна, но при дочери не решилась.

Мать поинтересовалась, как идут у них дела в «Белом Биме».

— Володя Измайлов принес из дома журавля. У него ампутировали лапу…

— И как же он ходит, стоит? — поинтересовалась Вера.

— Не хуже здорового. Володя со своим отцом ему протез сделали — ну как в ортопедической мастерской…

«Смотри-ка, — удивилась про себя Гранская, — у Захара Петровича еще и такие таланты…» О его увлеченности лесными скульптурами Гранская знала.

— Значит, ходит ваш журавль, — сказала Вера.

— Курлыка, — подсказала дочь.

— Ходит ваш Курлыка, стук-постук…

— Не волнуйтесь, все четко — снизу протеза кусок резины…

Рассказ о делах кружка Катя почему-то все время сводила на Володю Измайлова. Это не прошло незамеченным для Гранской. Да и для матери, видимо, тоже.