Это было в Краснодоне - Ким Костенко

Светлые блики робко скользнули по стенам, упали на пол, где спали вповалку хлопцы, и, будто чувствуя их ласковое прикосновение, ребята зашевелились, один за другим стали подниматься, протирая глаза.

Первым встал на ноги Николай Жуков — коренастый, как молодой дубок, веселый моряк, участник обороны Севастополя. Стараясь не обращать внимания на острую боль, пронизывающую все тело, Николай сделал физзарядку, насвистывая какой‑то веселенький мотив, затем потрепал по плечу спавшего рядом Василия Гукова.

— Эй, пехота! Проспишь все царство небесное. А ну, подъем!

Василий нехотя повернулся, сел. Растирая затекшую руку, сердито посмотрел на шершавые доски пола.

— Ну да, на такой перине заспишься. Все бока отлежал… — И, повернувшись к Николаю, шутливо проворчал: — Чего раскричался? И не пехота я, а в артиллерии служил. Не разбираешься в родах войск, салага…

— Это я салага? — Николай подпрыгнул на месте, вскинул руки на грудь. — Хлопцы, а ну скажите этому сухопутному сверчку, кто быстрее всех Донец переплывает? А кто в городе первенство по гребле держал? Да меня, если хочешь знать, потому и на флот взяли. Туда, понимаешь, особый отбор… — Хитро прищурив глаз, Николай подмигнул хлопцам и повернулся к Василию: — А знаешь, Васек, почему тебя в артиллерию взяли? Есть такое правило: франт — в кавалерии, лодырь — в артиллерии…

— Э, нет, это правило уже не соблюдается, — вмешался в шутливый спор Ваня Земнухов. — Я эту поговорку тоже знаю. Красавцы — во флоте, так ведь дальше? А как же тогда тебя во флот взяли, с таким‑то носом? Нарушили правило…

Николай обескураженно пощупал свой нос, растерянно пробормотал:

— И не во флоте, а на флоте. Грамматики не знаешь…

Дружный смех проснувшихся ребят не дал ему договорить.

Неожиданно Толя Попов поднял голову, настороженно осмотрелся.

— А ну, стойте, хлопцы. Что‑то тихо кругом…

Все затаили дыхание, прислушиваясь. В самом деле, в бараке было необычно тихо. Даже полицаи, изредка проходившие по коридору, разговаривали между собой вполголоса, ходили крадучись, стараясь не скрипеть половицами.

И все враз поняли, что означает это мрачное затишье…

— Какое число сегодня? — спросил Толя.

— Пятнадцатое, — ответил лежавший рядом с ним Земнухов.

— Так… Именинник я сегодня, выходит. Девятнадцать уже… Мама в этот день всегда пироги пекла… с печенкой… Записку ей надо… Бумаги…

Анатолий пошарил руками вокруг. Кто‑то протянул ему клочок бумаги. Карандаша не нашлось. Анатолий достал спичку, смочил ее кровью и вывел: «Поздравь меня, мама, с днем рождения. Не плачь, утри слезы».

Волоча за собой окровавленную, туго перетянутую тряпками ногу, он пополз к выходу. Толкнул головой дверь, с трудом приоткрыл ее.

Возле двери сидел молодой курчавый полицай.

— Эй, ты! — глухо, тоном приказа, сказал Анатолий, протягивая ему записку. — Возьми!.. Матери…

Полицай вскочил, тревожно озираясь, закивал головой:

— Ладно, ладно… Ты не беспокойся. Отнесу. Обязательно отнесу… Как сменюсь с дежурства, так сразу… Я понимаю…

Анатолий снова закрыл дверь и окинул взглядом посеревшие, лица ребят. Усмехнулся, бодро тряхнул светлым чубом.

— Ну, чего притихли? Ваня, запевай‑ка нашу, молодогвардейскую… Хорошую песню мы сочинили, а петь приходилось все больше украдкой. Теперь‑то можно во весь голос…

И он запел нарочно громко, старательно выговаривая слова:

>

Над землей богатою,

Над родною хатою

С бандою проклятою

Выступаем в бой.

И за волю вольную,

За страну раздольную

Вышел в степь донецкую

Парень молодой…

— О, то ты правильно придумал! — воскликнул Ваня Земнухов, живо сверкнув глазами. — Давайте, хлопцы, дружно! Пусть и девчата за стеной услышат… — И, дирижируя обеими руками, подхватил:

Ах ты, степь родимая,

Степь непобедимая,

Сильными и твердыми

Ты растила нас.

Всей семьей шахтерскою

На чуму заморскую,

За просторы гордые

Выйдем в этот час…

Все, кто был в камере, дружно подхватили знакомую мелодию. Вася Бондарев постучал кулаком в стену, за которой в соседней камере сидели девушки. Оттуда немедленно раздался ответный стук, и в хор включились звонкие девичьи голоса. По всему бараку понеслась задорная песня:

Собирай донецкую

Силу молодецкую,

Чтоб разбить немецкую

Черную орду.

Чтоб над терриконами,

Нивами зелеными

Мы везли вагонами

Уголь и руду!

В бессильной злобе фашисты метались по коридору, врывались в камеры, размахивая пистолетами, орали: «Молчать!»

Но молодогвардейцы не обращали на них внимания. Они как будто даже не замечали этих рассвирепевших, брызжущих слюной людей и пели еще громче, еще дружнее, вкладывая в бесхитростные слова песни всю свою ненависть к врагам, всю свою любовь к жизни, к Родине.

В эти последние часы своей жизни отважные комсомольцы хотели только одного: пусть все узнают, что никакие пытки, никакие мучения не сломили их дух, не смогли отнять у них веру в правоту своего дела, в силу своего народа. Своей песней они говорили врагам: советская власть непобедима!

…Поздно ночью в окно дома Поповых кто‑то тихо постучал. Таисия Прокофьевна приоткрыла форточку. В форточку впорхнул листок бумаги, затем донесся чей‑то приглушенный шепот: «Беги в полицию, может, успеешь попрощаться…»

Не чуя под собой ног, Таисия Прокофьевна выбежала на улицу.

Ярко светила луна. У самого здания полиции Таисия Прокофьевна увидела, как распахнулись ворота, из двора выехала крытая брезентом автомашина и на большой скорости помчалась к шахте № 5. Из‑под брезента глухо доносилась песня. Хриплые юношеские голоса негромко пели любимую песню Владимира Ильича:

Замучен тяжелой неволей,

Ты славною смертью почил…

В этом хоре Таисия Прокофьевна услышала и голос своего сына.

Его вместе с товарищами везли на казнь…

***

Рассказ Подтынного близился к концу.

— Следствие располагает данными о том, что вы лично участвовали в казни молодогвардейцев. Вы подтверждаете это?

Подтынный беспокойно заерзал на стуле.

— Н–нет… То есть… я присутствовал… Мне приходилось сопровождать арестованных к месту казни…

— Расскажите об этом.

Снова лицо Подтынного укрылось в густых клубах дыма.

— Вечером 14 января шеф гестапо разговаривал по телефону с полковником Ренатусом. Соликовского и меня перед началом разговора выгнали в коридор. Когда мы снова вошли в кабинет, шеф объявил, что в целях сокращения линии фронта германская армия отходит на запад и полиции надо готовиться к эвакуации. Соликовский спросил, как быть с арестованными. Шеф ответил: «Всех уничтожить». В следующую ночь первая группа арестованных подпольщиков была казнена..

КАЗНЬ

Уже не только по ночам доносились с востока мощные раскаты орудийной канонады. Круглые сутки гремела, полыхала огненными заревами заснеженная степь за Донцом. Резвые стайки краснозвездных истребителей проносились над Краснодоном. Советские войска рвались в Донбасс.

Первым трезво оценил сложившуюся обстановку барон Швейде. Быстро, без лишнего шума он упаковал свои вещи и однажды утром укатил из Краснодона, заявив майору Гендеману, что неотложные дела немедленно требуют его в Саксонию.

— Я постараюсь вернуться так скоро, как это будет возможно, — уверял он, пожимая руку майору. — Мы еще встретимся. Непременно…

Майор рассеянно ответил на рукопожатие, пробормотал какие‑то любезности, а про себя подумал: «Удирает, как крыса с корабля: что‑то пронюхал…»

Майор не знал об истинном положении на фронте, но догадывался, что сдержать напор советских войск в районе Донбасса вряд ли удастся. Он и сам подумывал уже о том, что пора бы передислоцироваться подальше на запад, но, как человек военный, сделать это без приказа не мог. А приказа не было.

Бегство барона не на шутку встревожило майора. Он съездил в Красный Луч и на правах старого друга попытался было вызвать на откровенный разговор полковника Ренатуса. Но тот ничего определенного не сказал, лишь пожаловался на занятость, на усталость и говорить о положении на фронте не стал.

Наконец 14 января из штаба пришла шифровка, в которой довольно недвусмысленно намекалось на то, что в ближайшее время оккупационным властям Краснодона придется оставить город и что комендатуре нужно готовиться к перебазированию. Майор тут же распорядился объявить по гарнизону положение военной тревоги.

Утром 15 января у Гендемана состоялось короткое совещание. Присутствовали шеф гестапо, Зонс, Соликовский и бургомистр Стаценко.

Шеф, по–видимому, был нездоров. Он непрестанно морщился, словно страдал от зубной боли, часто хватался руками за голову.

— Следствие о партизанской группе закончено. Полковник Ренатус, которому я доложил о результатах следствия, приказал немедленно всех расстрелять. Всех до единого. Вам, — шеф посмотрел на майора, — надлежит привести приговор в исполнение.