Корректировщик - Александр Аннин

И подполковник решительно снял телефонную трубку, набрал номер.

– Андрей Степанович? Это Басов говорит из Московского уголовного розыска.

На другом конце провода судорожно глотнули.

– Как вы себя чувствуете, Андрей Степанович? – вкрадчиво поинтересовался Карлсон. – Говорите, нормально? Ну и слава Богу. А то мне показалось, что я вас несколько расстроил.

– Так вот, – заговорил Басов официальным тоном, – в ходе проведенных оперативно-следственных мероприятий установлено, что икона Илии Пророка, которую вы изволили взять на комиссию и затем успешно продали, является краденой. Да-да, мы знаем всех действующих лиц, они уже дают показания. И я, видите ли, решил позвонить вам, а не вызывать на допрос повесткой. Оцените снисхождение, которое я сделал вам, как старому знакомому. Когда прийти? А вот мы сейчас и прикинем. Сегодня у нас девятое, время уже позднее, пожалуй, не стоит. А завтра, сами понимаете, День милиции. Не хочется омрачать праздник общением с вами, гражданин Безлепкин, вы уж не обессудьте. Так… Потом суббота-воскресенье… Значит, в понедельник, часиков в пять вечера. Годится? Ну и славно.

Карлсон удовлетворенно дал отбой. Четыре дня маеты и бессонницы господину антиквару обеспечены.

Басов, разумеется, не мог знать, что своим звонком Андрею Степановичу Безлепкину подписывает себе смертный приговор. И дело оставалось, как говорится, за малым – привести его в исполнение.

Глава сороковая

Безлепкин осторожно, будто бомбу, положил телефонную трубку на рычажки и мутным взором окинул помещение своего магазина. В торговом зале царила деловитая суета: еще утром Андрей Степанович объявил сотрудникам, что «Антиквариат» закрывается на внеплановый учет.

Безлепкин, почему-то озираясь, прошел в свой кабинет и набрал номер сотового телефона Бургаса. Андрей Степанович знал, что в этот час его криминальный покровитель ужинает с девочками в клубе «Монреаль», и потому звонить ему в офис бесполезно.

– Николай Павлович, простите за беспокойство, но дело серьезное, – почти шепотом начал Безлепкин.

Из трубки доносилась приглушенная мелодия шлягера и женский смех. Как ни странно, Бургас сразу узнал собеседника и ободряюще ответил:

– Выкладывайте, Андрей Степанович, не стесняйтесь. Но и про слухачей не забывайте, мало ли что…

– Я согласен, – выдохнул антиквар. – Пришлите кого-нибудь за деньгами.

Бургас без лишних пояснений понял, что речь идет о его предложении, сделанном Безлепкину в «Трех пескарях» касательно подполковника Басова. И авторитет ощутил, как что-то нехорошо шевельнулось в груди… Одно дело – балагурить о покушении на подполковника Басова, сидя в уютном уголке ресторана, и совсем другое – в действительности взять на себя эту затею с непредсказуемым результатом. Тут надо хорошенько все подготовить…

Но антиквар вдруг выказал неожиданную решительность:

– Николай Павлович, я финансирую проект с одним категорическим условием – с этим делом все должно быть кончено к понедельнику. Во вторник уже будет поздно.

– Ладно, будь по-вашему, – нехотя согласился Бургас и дал отбой.

Мрачным взором окинув шеренгу разноцветных бутылок, сияющие лица полуобнаженных жриц любви, криминальный авторитет понял, что сегодняшний вечер испорчен бесповоротно. И его совсем не согревала мысль о пятидесяти тысячах долларов, ну, нисколечко даже не грела. Скорее наоборот, каким-то могильным холодом вдруг повеяло в блистательном ночном клубе «Монреаль»…

А Андрей Степанович, положив трубку, в отличие от Николая Павловича ощутил прилив энергии и оптимизма. Только теперь он осознал, что так мучило его в последние два года, из-за чего он превратился в нерешительного размазню. Это – смутный образ чернявого, коренастого сыщика, затаившийся в глубинах сознания Андрея Степановича. Того самого сыщика, который два года назад буравил его ледяными глазами и словно видел насквозь все тайные помыслы антиквара…

Теперь, когда Басова не станет, Андрей Степанович вновь обретет былую уверенность и непоколебимость. Да-да, все так и будет. Именно поэтому господин Безлепкин и не стал сбивать «цену головы», назначенную Бургасом в «Трех пескарях».

Глава сорок первая

Бывший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Петр Игнатьевич Ванников пребывал в непонятном состоянии духа. На утренней прогулке он видел, как в труповозку грузили закоченевшее тело Веры Ильиничны Ардашкиной. В лицо покойницы Петр Игнатьевич старался не глядеть, и потому пенсионеру назойливо лезла в глаза рука покойницы, свешивающаяся с носилок.

Кисть руки, как выражаются санитары морга, «захрясла», пальцы намертво сжимали недопитую бутылку текилы, и остатки мексиканского пойла тонкой струйкой стекали на мерзлую землю… Бр-р-р.

Потом Ванникову предстоял неприятный, аж до спазма под ложечкой, телефонный звонок в издательский центр «Скиф», заказавший ему мемуары. Дело в том, что поначалу Петр Игнатьевич ни сном, ни духом не ведал, что «Скиф» принадлежит Марату Петровичу Хрипунову. А сам Хрипунов почему-то умалчивал об этом, хотя они жили по соседству и постоянно встречались. Лишь совершенно случайно Елена, занеся Ванникову семена редкого сорта лука, называемого «скиф», проговорилась, что у мужа есть дочернее издательство с таким же названием.

К чему была вся эта игра в прятки, Петр Игнатьевич не мог взять в толк. Как говорится, хоть убейте. Но теперь, после убийства Марата Петровича, он усомнился, а нужны ли вообще его мемуары новым хозяевам империи Хрипунова? И он позвонил человеку, с которым подписывал контракт, чтобы окончательно прояснить ситуацию. Больше всего тревожила Петра Игнатьевича вероятность того, что его заставят вернуть аванс – ну, или хотя бы часть аванса. А это были огромные деньги, и Ванников их уже израсходовал.

– Да вы что, дружище, не пугайте меня, ради Бога! – раздался в трубке знакомый, уверенный басок. – Марат Петрович, Царство ему Небесное, был, конечно, царь и бог, но в нашем с вами деле он не при чем. Во всяком случае, с его кончиной ничего не меняется. Текущее планирование осуществляю я, исполнительный директор издательства «Скиф». И контракт вы подписывали со мной, а я, тьфу-тьфу-тьфу, пока еще жив-здоров. Ни о чем не волнуйтесь, размеры гонорара остаются прежними. Но и сроки, Петр Игнатьевич, и сроки! Так что вы уж не подведите. Послезавтра вы сдаете нам рукопись в набор, не забыли? А то, извините, придется штрафные санкции применять…

Ну, уж дудки! Штрафные санкции выдумали… Ванников всегда укладывался в срок, даже когда вел запутанные, грандиозные по своим масштабам дела. Не ударит он в грязь лицом и теперь, когда требуется всего-то навсего честно и подробно описать одно из таких дел: персоналии, мотивы, подводные камни, позицию тех или иных политиков… На этот счет память у Петра Игнатьевича была феноменальной, а стиль изложения – четкий, безжалостный и в то же время достаточно литературный. Во всяком случае, этот стиль очень понравился «басистому скифу», когда тот попросил принести на читку первые главы.

И все-таки… События последних дней настораживали, если не сказать больше: впечатление было таким, что мертвая петля стягивается вокруг его, Петра Игнатьевича, трудовой шеи. Даже дикая, отвратительная смерть Веры Ардашкиной несла в себе что-то зловещее, казалась мистически закономерной. И Ванников, как опытный следователь, понимал, что здесь не все чисто. А точнее – все нечисто. Нечистая сила, если уж говорить до конца, причем сила, вполне, так сказать, персонифицированная.

То, что старуха рано или поздно закончит жизнь плачевным образом, сомнений у бывшего следователя не вызывало. Он понял это с первого дня их знакомства. И все то время, а точнее – полгода, пока Петр Игнатьевич имел сомнительную честь время от времени лицезреть ее, вдова академика была, мягко говоря, подшофе. А доктор Градов, с которым Ванников как-то разговорился на прогулке, однозначно считал старуху потенциально опасной шизофреничкой с ярко выраженным суицидально-садистским синдромом.

Но мизансцена смерти Ардашкиной превосходила самые мрачные режиссерские фантазии. Пользуясь своим недавним служебным положением, Петр Игнатьевич проник на участок соседки, когда там хлопотала бригада из местного райотдела милиции и межрайонной прокуратуры.

Зрелище в утробе импровизированного склепа было и величественным, и отталкивающим одновременно. В глубокой, ровной могиле, на подушке надувного матраца покоилась голова Веры Ильиничны; лицо ее было скорбным и будто плачущим. Вместо свечки руки сжимали высокую бутылку текилы.

Можно было предположить, что пьяная Ардашкина вышла ночью побродить по саду (гм, будто привидение, что ли?) и случайно упала в могилу. Но нет, этот вариант опровергался наличием аккуратно поставленной на дно ямы алюминиевой лесенки, а также удобной позой Веры Ильиничны. Диким было и само появление могилы и некоего подобия склепа на территории дачи, а всего циничней смотрелся бронзовый бюст Веры Ильиничны с каким-то венцом кровавых фонариков.