Оттенки серого - Джаспер Ффорде

Если пропустите свой номер, придется получать новый.

Объяснение пришлось повторить несколько раз: для местных такой порядок был новшеством. Но, несмотря на перешептывания и изумленные взгляды, идея вскоре дошла до них. Половина ожидающих разбрелась по своим делам или просто домой. Я жестом пригласил новопришедших взять карточки из металлического медицинского лотка, а потом, по некотором размышлении, поставил и второй – для уже использованных талонов.

Довольный тем, что система вызова по номерам Эдди Бурого работает, я вприпрыжку выбежал из колориума и остановился у ящика для предложений, чтобы подать заявку на регистрацию системы – ретроспективно – как стандартной переменной по совету Трэвиса. Я не сомневался, что Совет отвергнет предложение, но, по крайней мере, меня не обвинят в несоблюдении правил.

Одна бровь

2.8.02.03.031: Велосипеды не могут использоваться за пределами Внешних пределов, так как стальная рама притягивает молнию.

Я глубоко вдохнул и сел на близлежащую скамейку, чтобы привести мысли в порядок. Следовало побывать по старому адресу Зейна С-49 в Ржавом Холме, если я хотел выяснить, что же произошло в магазине красок. Но отец был прав: для моей поездки требовались очень-очень веские основания. Ржавый Холм был близко, отправиться и вернуться в тот же день казалось вполне возможным. Тогда я отделался бы десятибалльным штрафом за отсутствие на ланче. Конечно, проделывать пешком двадцативосьмимильный путь, да еще по такой жаре, я не собирался. Я задумался над тем, у кого можно одолжить велосипед, и тут услышал голос:

– У вас есть хобби?

Я поднял голову. На другом конце скамейки сидела вдова де Мальва, глядя на меня в упор. Вопрос был риторическим: иметь одно хобби считалось обязательным, даже для серых, у которых не оставалось времени на это. Утверждалось, что «хобби изгоняет из головы праздные мысли», но о самом хобби правила ничего не говорили. Чаще всего люди записывали номер локомотивов, собирали монеты, марки, бутылки, пуговицы и камешки. Многие занимались вязанием, живописью, выращиванием морских свинок и игрой на скрипке. Некоторые собирали предметы из эпох, предшествовавших Тому, Что Случилось: редчайшие штрихкоды, зубы, кредитные карты, клавиши от клавиатур. Все это могло быть самых разнообразных форм и размеров. Некоторые выбирали дурацкие хобби, желая позлить префектов: вращение животом, прыжки на месте, экстремальный счет. Что до меня, я предпочитал более абстрактные развлечения: я коллекционировал не только старинные слова, но и идеи.

– Сейчас я обдумываю методы по убыстрению продвижения очередей, – многозначительно ответил я, но де Мальва не проявила к этому ни малейшего интереса.

– А я люблю проделывать дырки в предметах, – объявила она, показывая продырявленный лист бумаги.

– Это требует немалого умения.

– Да. Я делаю дырки в древесине, картоне, листьях, даже в веревках.

– А как это – в веревках?

– Я делаю петлю, – объяснила она с обезоруживающей простотой, – и вот вам дырка. Думаю, никто больше так не поступает. А поглядите, что я нашла сегодня утром в лавке. – Вдова показала мне пончик и огорченно воскликнула: – Увы! Сегодня никто не трудится, придумывая себе оригинальные хобби, все как безумные скачут по крышам вагонов.

– Это все госпожа Ляпис-Лазурь, – коварно заметил я.

Глаза де Мальвы округлились.

– Я так и знала!

– Извините, я только что увидел человека, с которым должен поговорить.

И, вскочив со скамейки, я помчался за каким-то зеленым, который нес тромбон. Это не было лишь желанием отвязаться от старушки: у зеленого имелась только одна бровь.

– Простите…

Он остановился и мгновение недоуменно смотрел на меня, а потом, видимо, признал.

– Вы ведь сын нового цветоподборщика? И вы видели последнего кролика?

– Д-да.

– На что он похож?

– Такой… меховой.

Я быстро назвал свое имя, чтобы избежать подробных расспросов о кролике. Чувствовал я себя неловко и как-то странно: никогда раньше мне не приходилось по-дружески беседовать с зеленым. В Нефрите каждая цветовая группа варилась в собственном соку. Джейбсу было лет двадцать пять; судя по одежде – фермер.

– Ваша бровь. – Я показал пальцем. – Томмо говорит, что Джейн ее оторвала. Это правда?

– Ага, – ухмыльнулся он, трогая шрам кончиком пальца. – Но все случилось так быстро, что я почти не почувствовал боли. Если бы она и вправду ненавидела меня, то вырвала бы все с мясом.

– Да, она поступила благородно, – медленно проговорил я.

– Я думал о пересадке донорской брови, – сказал Джейбс, – но, если вдруг ее прилепят плохо, я буду выглядеть глупо до конца жизни. А вы не хотите назначить ей свидание?

– Больше не хочу.

– Не знаю, почему я это сделал, – нахмурился он, – может, из-за ее носа. В нем что-то есть, согласны?

– Да, конечно.

– Только Джейн не говорите. Ей… не понравится.

– Привет! – воскликнул вновь нарисовавшийся Томмо. – Эдди, это Джейбс Лимонебо, зеленый в первом поколении, поэтому парень что надо. Что тут у вас?

– Мы с Эдди обсуждали, как назначить свидание Носику.

Томмо поднял брови.

– Так ты хочешь ее склеить?

– Мы просто разговаривали о том о сем.

– Конечно, хочешь. Мой тебе совет: оставь ее в покое. – Томмо заговорщически хихикнул. – Если уж выдавать преступные секреты, то вот один: Джейбс – дитя любви. Его родители поженились, потому что – представь себе – не могли друг без друга! Потрясно!

– Я нисколько не стыжусь этого, – заметил Джейбс с достоинством, – но поразмысли вот о чем: если ты встречаешь оранжевого или зеленого, не стоит думать о пустом разбазаривании цвета. Перед тобой – тот, чьими родителями двигало нечто более благородное, чем бешеная жажда хроматического превосходства.

Я никогда не думал об этом в таком плане. Бурые вот уже столетие старались отвоевать утраченные цветовые позиции. Мой союз с Марена позволил бы нам занять то же место, что и до женитьбы моего прапрадеда на серой. Красный цвет был, если угодно, моей судьбой: меня обрекли на него.

– Если уж мы болтаем откровенно, – ухмыльнулся Джейбс, – расскажи Эдди, как ты глазеешь на голых купальщиц.

– Злостная клевета! – заявил Томмо. – Я не глазел, а просто заснул с открытыми глазами, а они шли мимо.

Последовала пауза. Я не знал, как завязать разговор с зеленым, и выпалил первое, что пришло в голову:

– А на что это похоже – видеть зеленый цвет?

Джейбс понизил голос:

– Это… это самое лучшее, вот и все. Трава, листья, побеги, деревья – все это наше. А мельчайшим вариациям цвета нет числа. Возьмем листья: яркий и нежный оттенок, когда они распускаются, и темный, насыщенный поздним летом, перед тем, как они сворачиваются и опадают. Тысячи, если не миллионы оттенков. Иногда я просто сажусь в лесу и гляжу.

– Да-да, именно так, – подтвердил Томмо. –