Оттенки серого - Джаспер Ффорде

class="p1">Отец откинулся к спинке кресла-вертушки и горестно покачал головой.

– Я не считал. Но всего около полутысячи за несколько лет. Нарушение двадцати семи правил и к тому же клятвы хроматиколога!

– О-о! – Я был поражен дерзостью Робина.

Строгое выполнение правил обеспечивалось не только суровостью наказания, но и боязнью быть пойманным.

– Есть еще несколько сотен, – отец подошел к шкафу с карточками и стал рыться среди шестидюймовых конвертов, – но в основном это те, которые ему не удалось сбыть на бежевом рынке. От грибка ног, от раннего облысения, от усыхания мошонки – вот такие остались.

– А ошибочного самодиагноза не было?

– Думаю, нет. Де Мальва считает, что он злоупотреблял цветами – за пределами светло-зеленого или даже линкольна.

– «Ловля лягушки»?

Отец пожал плечами.

– Не знаю. Если да, неудивительно, что Совет вынес заключение о несчастном случае. Большое одолжение для семьи и всего города.

Это все объясняло. «Ловлей лягушки» занимались заядлые зеленари, чья кора мозга была выжжена до такой степени, что даже линкольн уже не действовал. Они ходили в Зеленую комнату и балдели там от цвета, который люди обычно видели только один раз в жизни – перед выходом из комнаты. Цвет этот назывался «сладкий сон»: человек отключался от него через двенадцать минут и умирал через шестнадцать, но за эти двенадцать минут каждый синапс мозга превращался в мощный фонтан наслаждения. Из Зеленой комнаты никогда не доносились крики боли или страха – только экстаза. «Ловля лягушки» была опасной игрой. Рассчитаешь правильно – и ты на верху блаженства. Рассчитаешь неверно – и ты годишься только на мыло.

– Подделанная причина смерти? – пробормотал я. – Штраф в пять тысяч баллов, немедленно. – Отец пожал плечами, я призадумался. – Здесь правила не очень-то соблюдают.

– Как и почти везде, Эдди, если присмотреться. Но я не советую.

– Ты прав, – сказал я, думая о Джейн и о том, как раскрыть тайну лжепурпурного.

– Жене и дочери Охристого приходится сейчас несладко. Совет оправдал их по обвинению в краже, но все равно – вина по соучастию и все такое. Следующий!

Вошел серый – пожилой, весь скрючившийся от работы то ли на фабрике, то ли в полях, со слезящимися глазами и платком в руке… Не надо было учиться шесть лет на хроматиколога, чтобы понять, в чем тут дело.

– Насморк, господин С-67, – мягко пояснил отец. – Много народу болеет им. К сожалению, у нас проблемы с длительным лечением. Могу прописать только постельный режим в течение недели.

Серый, видимо, был вполне этим удовлетворен и протянул свою балльную книжку.

– А-а, – сказал отец, пролистывая странички с записями о работе и отзывами. – Скажите, господин С-67, вы страдали в последнее время от тяжести в ногах?

– Нет, сударь.

– Я бы настоятельно порекомендовал вам утверждать обратное.

– Да, сударь, – покорно отозвался серый. – Уже несколько лет, это просто ужасно. Порой не могу даже встать с кровати.

– Так я и думал. Прописываю вам постельный режим в течение трех недель и четырех дней дополнительно. А это мы уберем.

И отец снял значок с надписью «Симулянт», прикрепленный к лацкану серого – несомненно, руками Салли Гуммигут. Морщинистое лицо больного исказилось в улыбке. Он рассыпался в благодарностях и поплелся прочь из кабинета.

– Тяжесть в ногах? – спросил я.

– Ему осталось выполнить меньше полупроцента гражданского долга перед уходом на покой, – пояснил отец, заполняя историю болезни, – и, похоже, он заслужил, чтобы уход состоялся чуть пораньше.

– Но это ведь на самом деле не разрешается.

Отец пожал плечами.

– Так. Но Гуммигуты эксплуатируют своих серых до полусмерти. И если в моих силах дать им небольшую передышку, я делаю это.

– Ты даешь больничный каждому, у кого насморк?

– Нет. Завтра у меня появится 196–34–44. Вспышка насморка прекратится мгновенно.

И отец рассказал, что Робин Охристый был цветоподборщиком сразу в двух местах. Соответственно, он держал еще один небольшой колориум с двумя сотнями цветных карт – в Ржавом Холме.

– Следующий! – наконец вызвал он.

Вошла молоденькая синяя, прижимавшая к кисти окровавленное полотенце. В бесцветном городе кровь казалась необыкновенно яркой.

– Привет! – весело сказала она. – Кажется, я отрезала себе палец.

– Даже два, – заметил отец, обследуя рану. – Надо быть осторожнее.

Но неуклюжесть синих меня совсем не интересовала. Я думал о второй практике Робина Охристого. Название «Ржавый Холм» крепко врезалось в мою память – ведь там жил лжепурпурный.

– Ты собираешься в Ржавый Холм? – спросил я, заинтригованный внезапно открывшейся возможностью.

– Да, – ответил отец, беря в руки очень тонкую нить, а затем иглу.

– А Охристый не мог выкрасть образцы и оттуда тоже?

– Де Мальва полагает, что нет, – сказал он, водружая лечебные очки на нос синей и показывая ей 100–83–71 из своего походного саквояжа, чтобы остановить кровотечение. – Охристый говорил, что в Ржавом Холме ему страшно. Так или иначе, Карлос Фанданго собирается отвезти меня туда завтра рано утром. – Он повернулся к синей, которая с отсутствующим видом глазела в окно. – Надо пришить обратно.

– Мизинец мне не нужен, – возразила та, – и за дверью еще много народу.

– Подождут.

– Отец, – сказал я, – можно мне тоже поехать в Ржавый Холм?

– Даже не заикайся, – тут же отозвался он. – Совет очень не хотел выдавать разрешение на поездку – даже мне. Все же они решили, что, если насморк продолжит косить рабочую силу, жизнь в городе остановится. Фанданго повезет меня, но ему строго воспрещено въезжать в сам Ржавый Холм.

– Плесень уничтожила там всех, и всего лишь четыре года назад, – вставила синяя, которая с интересом слушала нашу беседу. – По правилам никто не должен показываться там еще шестнадцать лет.

– Тоже отличный довод, – согласился отец. – Позови медсестру, Эдди. Мне нужна вторая пара рук, если я хочу до ужина принять еще кого-нибудь.

Я нажал на кнопку вызова. Появилась медсестра, кивнула мне в знак приветствия, укоризненно произнесла «э-э-э» при взгляде на руку синей и ловко вдела нитку в иголку.

– Я займусь артериями, – сказал ей отец, – если вы возьмете на себя сухожилия. Эдди, запиши в мою книгу 37–78–81 – нервы сшиваются лучше при тускло-оранжевом. И закрой дверь, когда будешь выходить, ладно?

Я вышел в приемную и понял, что стоит рискнуть. Отец в этот день не смог бы принять всех. Так не помочь ли людям, чтоб они не выстраивались завтра с утра в очередь? Я нашел бумагу, сделал тридцать прямоугольников размером с игральную карту, написал на каждом номер и раздал их всем, кто ждал в приемной, объяснив, что во время следующего приема будут называть эти номера: если назвали ваш, значит, можно заходить.

– Но будьте осторожны, – предупредил я. –