Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В конце марта неуступчивость де Голля достигла нового уровня, когда Французский комитет национального освобождения объявил себя временным правительством Французской Республики – всех неоккупированных французских территорий по всему миру. Макмиллан считал это ответом де Голля на отказ Рузвельта признавать полномочия Комитета. Анри Жиро был против, но он уже утратил влияние на французскую политику. Его величайшим грехом, по мнению де Голля, было желание выступать в качестве американского протеже. Фактически, в Алжире Жиро защищал интересы Америки; де Голль считал себя защитником интересов Франции. «Жиро слишком долго уходит, – написал Макмиллан подчиненному в Алжире. – Дайте ему умереть». Черчилль, по совету Макмиллана и Даффа Купера, смирился с тем фактом, что де Голлю – теперь единственному президенту Французского комитета национального освобождения – суждено по возвращении во Францию стать национальным лидером. Он рекомендовал Рузвельту пригласить де Голля в Вашингтон, чтобы порадовать француза символическим актом признания. «Символическим» по той причине, что американцы пока отказывались официально признать Французский комитет национального освобождения[1948].

Энтони Иден, категорически не согласный с Рузвельтом насчет де Голля, написал в дневнике: «Президент ослеплен нелепой и мелочной неприязнью к де Голлю. С нашей стороны было бы глупостью поддерживать его в этом». Неприязнь Рузвельта к де Голлю стала очевидна в конце апреля, когда он телеграфировал Черчиллю: «Я не видел никаких свидетельств, доказывающих, что де Голль и его Комитет национального освобождения хоть как-то помогали союзным силам во время войны». Однако под влиянием Черчилля Рузвельт согласился встретиться с де Голлем в Вашингтоне, но только если де Голль выступит инициатором встречи. «Я не желаю, чтобы говорили, что это я пригласил его к себе в Вашингтон», – сказал Рузвельт Черчиллю[1949].

Солдаты двух марокканских дивизий французской армии, потерявшие 2500 человек убитыми и ранеными на линии Густава, могли с полным правом оспорить утверждение президента, что Франция не помогала союзным силам. Оспорить это могли и солдаты 2-й бронетанковой дивизии Леклерка, и более 100 тысяч участников французского Сопротивления, вооруженных отделом специальных операций.

Десятки независимых групп Сопротивления выполняли самые разные функции. Одни печатали подпольные газеты – La Voix du Nord, Libération, Défense de la France. Другие помогали сбитым летчикам союзников бежать через Пиренеи в Испанию и Португалию. Участниками Сопротивления были коммунисты, голлисты, монархисты, иудеи, католики, протестанты, республиканцы, социалисты. Во время войны было убито более 90 тысяч участников Сопротивления; немцы, в ответ на деятельность движения Сопротивления, убили несколько тысяч французов, включая женщин и детей. В последние недели перед днем «Д» французские железнодорожные рабочие устраивали диверсии на железных дорогах; группы участников Сопротивления взрывали немецкие узлы связи и электростанции. Они продолжали действовать, даже когда бомбардировщики союзников начали наносить удары по немецким коммуникациям и железнодорожным узлам.

Свой вклад в дело борьбы с нацистами внесли 40 тысяч французских партизан, маки (так на Корсике называются заросли колючих труднопроходимых кустарников, в которых укрывались французские партизаны), плохо вооруженных и испытывавших недостаток боеприпасов. Эти молодые мужчины сбежали в Центральный массив и Савойские Альпы, чтобы немцы не смогли увезти их в Германию. Весной немецкие солдаты и полиция Виши вели бои против отрядов маки, которые, как и остальные участники сопротивления, ожидали поставок оружия, бомб и боеприпасов. Они внимательно слушали передачи Би-би-си, в которых звучали кодовые фразы, предупреждавшие и направлявшие их действия, – «кости на столе», «в Суэце жара», «пора собирать помидоры». С особенным нетерпением они ждали две строчки из стихотворения Поля Верлена Chanson d’aut omne («Осенняя песня»). Первая, «Долгие песни скрипки осенней», должна была прозвучать в первые две ночи месяца вторжения. Вторая, «Зов неотвязный, сердце мне ранят», означала, что в скором времени начнется вторжение. Французское подполье ждало эти слова и ждало возвращения в страну человека, которого все здесь считали своим лидером: Шарля де Голля[1950].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Поначалу англо-американский союз тяжело продвигался вперед, несмотря на политические и военные разногласия в отношении де Голля, Эгейского региона, Индии, сроков «Оверлорда» (а теперь и «Энвила»). Когда победа была уже в обозримом будущем, различия в послевоенных экономических целях Америки и Великобритании стали просачиваться в их отношения, как песок в хорошо смазанный редуктор. В конце 1943 года пять сенаторов, включая республиканца Генри Кэбота Лоджа-младшего из Массачусетса и демократа Ричарда Расселла из Джорджии, заявили, что весь мир считает Америку «простофилей». Они призывали использовать американскую помощь в качестве орудия – британцы считали ее дубинкой – для обеспечения экономических и политических преимуществ после войны. Этих пятерых Черчилль имел в виду, когда подверг критике «противников в Британии и Америке» в своей февральской речи. К началу 1944 года Рузвельт был достаточно обеспокоен ситуацией с торговлей (и давлением конгресса), чтобы исключить из ленд-лиза все дискреционные товары, поставляемые в Британию, не имевшие непосредственного отношения к войне. Для Британии стоимость этих товаров составляла около 400 миллионов долларов, или около трети ее 1,5 миллиарда долларового баланса в золоте или долларах (баланс Рузвельт держал в секрете от конгресса).

Новая политика могла только увеличить долги Британии и ослабить ее конкурентоспособность на мировых рынках после войны, особенно в отношении Соединенных Штатов. Финансовую и банковскую составляющие этой политики детально прорабатывал министр финансов Генри Моргентау-младший. С чисто финансовой точки зрения такие махинации были просто бухгалтерскими записями, способом управления счетами. Это был всего лишь бизнес. Моргентау, верный друг Британии на протяжении десятилетней службы в министерстве финансов, в целом поддерживал требование относительно увеличения бюджетных расходов Великобритании, но советовал пока не принимать мер, чтобы не ухудшить – если не разорвать – послевоенные англо-американские отношения. Но пять сенаторов, пресса и конгресс настаивали на решение вопроса.

Были и другие проблемы. Рузвельт просил Черчилля – точнее, требовал, – чтобы британские и американские представители торговых департаментов встретились в Вашингтоне (совещание под председательством Рузвельта) для выработки послевоенной нефтяной политики. Черчиллю эта идея не нравилась, и в конце февраля он сообщил Рузвельту, что в Британии многие считают подобную встречу первым шагом к тому, чтобы «лишить нас доходов от нефтяных владений на Ближнем Востоке». Рузвельт ответил коротко и резко: переговоры должны пройти в Вашингтоне. «Я не изменю своей позиции по данному вопросу, – написал Рузвельт. – Что касается беспокойства Британии относительно ближневосточной нефти, то меня тревожат слухи о том, что англичане покушаются на запасы нефти Саудовской Аравии». В конце февраля Рузвельт отправил в Лондон две телеграммы, в которых заявил о «явной необходимости» решения вопросов о послевоенной торговле и кредитно-денежной политики, нефти, тарифов, основных товаров и картелей. Полагая, что телеграммы были написаны мелкими сошками (он, как обычно, позволил себе съязвить в адрес «друга») и подписаны измученным президентом, Черчилль отправил Идену записку, посоветовав не обращать внимания на эти сообщения: «Глупо совершать эти безумные танцы под американскую дудку… Рекомендую не предпринимать пока никаких действий»[1951].