Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Старик говорил друзьям, что не застанет эти отношения, поскольку ему осталось недолго жить. Как-то мартовским вечером он поставил на пластинку на граммофон и под звуки «Марсельезы» сообщил собравшимся, что времени у него осталось немного и он составил политическое завещание на послевоенное время: «Авиация гораздо важнее Индии, колоний и кредитоспособности. Мы живем в мире волков – и медведей» (курсив Колвилла). Три дня спустя Старик пожаловался Колвиллу, что этот мир («этот пыльный, ничтожный шар») стал слишком противным: «Люди ведут себя настолько мерзко, что просто не заслуживают жить». Тем не менее он, как обычно, сохранял оптимизм. 1 апреля он написал Рузвельту относительно сталинской воинственности: «У меня ощущение, что брехливая собака лает, но не кусает»[1959].

Прошло уже больше двух месяцев с наступления на линии Густава и высадки в Анцио, а обе операции так и не сдвинулись с мертвой точки. 15 марта новозеландцы снова попытались взять штурмом Монте-Кассино, с тем же кровавым результатом, что в феврале. Через десять дней они прекратили штурм. Армия Кларка за два месяца продвинулась всего на несколько миль. Войска, осажденные в Анцио, ничего не добились[1960].

Помимо прочего Черчилля беспокоили события на Родном острове. Три раза дополнительные выборы заканчивались неудачно для коалиционного правительства и особенно для тори. В первый раз, в январе, кандидат от Партии всеобщего благосостояния, до этого времени неизвестной (социалистическая партия основана в 1942 году), набрал больше голосов, чем кандидаты от тори и лейбористов. Это был упрек коалиции и предвестник приближающихся событий. Тори с трудом одержали победу на вторых выборах, в традиционном консервативном округе. Это был упрек Черчиллю, который занял жесткую позицию относительно независимого кандидата. Третьи выборы закончились еще более неудачно. В течение 210 лет, за исключением пяти, Западный Дербишир представляли члены семьи Кавендиш, одной из самых богатых семей в Англии. Когда независимый кандидат бросил вызов члену парламента, двадцатишестилетнему Уильяму Джону Роберту Кавендишу, маркизу Хартингтонскому, вмешался Черчилль. Он объяснил избирателям, что выборы крайне важны для правительства и что их «голоса могут продемонстрировать героический характер нашего острова в эти ужасные дни». Избиратели поддержали Кавендиша[1961].

Выборы, как и польский вопрос, тревожили Черчилля. Как-то вечером Колвилл застал Черчилля в «пристройке» (здании, под которым располагался подземный штаб). Премьер-министр сидел в кресле и «выглядел постаревшим, утомленным и крайне подавленным». Он пробормотал, что еще одно такое поражение, и придется проводить всеобщие выборы. «Сейчас, – сказал Черчилль, – в преддверии великих событий, необходимо национальное единство: речь идет об уничтожении великих государств». Но, добавил он, «похоже, демократии не хватает упорства для преодоления трудностей»[1962].

Даже его обожаемый парламент преподнес неприятный сюрприз, когда в конце марта были внесены поправки в новаторский законопроект об образовании, принятый палатой общин с перевесом в один голос. В этих поправках, предложенных Тельмой Казалет, бывшей суфражисткой, членом парламента от консерваторов из Восточного Ислингтона, устанавливалась равная оплата труда для женщин-учителей. Проблема, как ее видел Черчилль, заключалась не в получении женщинами равных зарплат (это произойдет во время его второго премьерства), а в том, что соответствующего пункта не было в подготовленном правительством законопроекте. Таким образом, голосование фактически явилось вотумом недоверия. Черчилль – который сам отстаивал реформы – потребовал, чтобы проблемную поправку удалили и чтобы палата приняла первоначально внесенный правительством законопроект. Гарольд Николсон обвинил в инциденте «идиотизм палаты» и надеялся, что Черчилль отступит. Но Черчилль не отступил, заявив одному члену парламента: «Я не собираюсь метаться по клетке, как раненый кенар. Вы сбили меня с жердочки. Теперь вы должны посадить меня обратно. Иначе я не буду петь». Казалет сняла свою поправку. Палата общин вернула Черчилля на жердочку, обеспечив перевес в 422 голоса (425 за, 23 против). Рузвельт, которому в то же время конгресс дал наложить вето на законопроект о налогах (по мнению президента, этот законопроект помогал жадным, а не бедным), назвал схватку Черчилля с палатой общин «блестящей» и отправил ему телеграмму с поздравлениями, добавив: «Наши успехи были бы не хуже, если бы мы пользовались вашей системой». Колвилл считал, что Черчилль, заострив внимание на этой проблеме, «стрелял из пушки по воробьям»[1963].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Конфликт между палатой и премьер-министром был отчасти вызван тем, что Энтони Иден одновременно являлся лидером палаты общин и министром иностранных дел. Одному человеку было не под силу разом выполнять две работы, и к концу марта Иден плохо справлялся с обеими. Иден понимал, что долго так не выдержит; он был на грани срыва. Он поднял разговор об отставки из министерства иностранных дел, но Черчилль ответил: «Придется поработать так, как сейчас, еще несколько месяцев». Когда в начале апреля стало понятно, что Иден болен, Черчилль выразил сочувствие: «Вы – моя правая рука; мы обязаны о вас позаботиться» – и отправил Идена в трехнедельный отпуск. В отсутствие Идена Черчилль взял на себя обязанности министра иностранных дел[1964].

Таким образом, во время подготовки к операции в Нормандии Черчилль выступал в роли премьер-министра, министра обороны и министра иностранных дел одновременно. Выполняя эти функции, он проводил заседания правительства, военного кабинета и начальников штабов и каждую неделю обедал с королем и Эйзенхауэром. Алек Кадоган из министерства иностранных дел, на время оказавшись под началом Черчилля, делал записи в дневнике, во многом похожие на дневниковые записи Брука и Колвилла. 12 апреля Колвилл написал в дневнике: «Поразительно, каким усталым и изможденным выглядит сейчас премьер-министр». Запись Кадогана в тот же день: «Сегодня премьер-министр отвлек меня от работы на три часа для обсуждения вопросов, которые можно было решить за двадцать минут. Как он справляется со своей работой?» Вечером 19 апреля после заседания кабинета Кадоган написал: «Ужасный день… Премьер-министр, похоже, еле держится… Я беспокоюсь за него. Он уже не тот, что год назад, и я действительно не знаю, сможет ли он выдержать такую нагрузку». В тот же день Брук после заседания начальников штабов, которое продолжалось до половины второго ночи, подвел итог: «Премьер-министр усталый, вялый и нерешительный»[1965].

Старик устал – остальные с трудом выдерживали заданный им темпа. Он обещал Колвиллу, что будет ложиться в 1:30, но постоянно бодрствовал до трех часов ночи и дольше. В комнате, смежной с залом заседаний палаты общин, поставили кровать, чтобы он мог отдохнуть в перерывах между заседаниями. На его плечах лежал огромный груз, но ему в голову не приходило избавиться от него. Когда 19 апреля Кадоган возвращался домой в восемь вечера с «ужасного» заседания кабинета, Черчилль готовился к заседанию начальников штабов, что Брук назвал столь непродуктивным. Иден был в отпуске по болезни. «Все переутомлены, – написал Алек Кадоган, – но мы должны держаться». Даже молодой, здоровый Джок Колвилл, известный оптимист, временами впадал в мрачное настроение. Все «угрюмые», написал он 14 апреля. «Сейчас, в ожидании надвигающейся борьбы, возможно самой смертельной в истории, люди из разных слоев общества подавлены и охвачены беспокойством. И над всем этим нависла неопределенность дальнейшей политики России в отношении Европы и всего мира»[1966].