Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Британский экспорт практически не возмещал ленд-лизовский импорт; соотношение импорта в долларах и экспорта в фунтах составляло примерно сто к одному. Казалось, назревает экономический кризис, но, как отметил известный британский историк Питер Кларк в своей книге The Last Thousand Days of the British Empire («Последняя тысяча дней Британской империи»), проблемы Британии были больше финансовыми, чем экономическими. Согласно Кларку, отсчет этой тысячи дней начинается с весны 1944 года. В стране была полная занятость, фабрики и заводы работали в три смены, но производили оружие и боеприпасы, а не товары, предназначенные для экспорта. Один из вопросов, который рассматривали 1200 международных банкиров на Бреттон-Вудской конференции, состоявшейся в 1944 года в Нью-Хэмпшире, – как Британия выйдет из финансовой пропасти, в которой она окажется в конце войны. Ответ очевиден: на условиях, установленных Америкой. После конференции в Бреттон-Вудсе доллар США стал использоваться в качестве международной платежной и резервной валюты; были установлены твердые обменные курсы валют; государственные долги выплачивались по новым – крайне обременительным для Британии – обменным курсам. Для предотвращения послевоенного валютного кризиса были созданы несколько финансовых институтов, в том числе Международный валютный фонд (МВФ). Государствам по соглашению было дано право проводить девальвацию или ревальвацию своей национальной валюты по предварительному разрешению МВФ. Экономика Америки выходила из войны на подъеме, а британский фунт и Британия к концу войны отошли на второй план. Черчилль не счел нужным упоминать Бреттон-Вудскую конференцию в своих воспоминаниях о войне[1952].

Весной Рузвельт созвал предварительное совещание по нефтяной политике, в ходе которого британцы были вынуждены отказаться от политики ограничения производства ближневосточных концессий для сохранения размеров прибыли. Однако, по прогнозу Time, «серьезной проблемой… в послевоенном мире будет не дефицит (нефти), а избыток [и падение цен]»[1953].

В начале марта Черчилль получил от Рузвельта короткое письмо, содержавшее необычное предложение в форме меморандума по поводу будущего Ирана, подготовленного для президента генерал-майором Патриком Херли, нефтепромышленником из Оклахомы; он был военным министром при Герберте Гувере, а теперь являлся представителем Рузвельта в Тегеране. В письме Рузвельт высказал предположение, что «потребуется еще тридцать или сорок лет на устранение взяточничества» в Иране и подготовку народа к демократии. В этот период стране «понадобятся опекуны»; в качестве государств-опекунов Рузвельт предложил Америку, Россию и Великобританию. Опекуны должны были заниматься «воспитанием и образованием» иранцев. Рузвельт, чтобы немного разрядить обстановку, добавил: «Исходя из наших с вами наблюдений, полагаю, можно добавить что-нибудь насчет чистоплотности». Одна фраза была прямым вызовом Черчиллю и Британской империи: «Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты приобрели «зону влияния» – и, если уж на то пошло, любая другая страна»[1954].

Отчет Херли был посвящен Ирану, но на самом деле его видение вышло за пределы Ближнего Востока. Он написал: «Этот план может стать мерилом отношений Соединенных Штатов с теми государствами, которые сейчас страдают от произвола жадного меньшинства, монополий, агрессии и империализма». И хотя Херли включил Германию в этот пантеон злых империалистов, его настоящей мишенью была Британия. Очевидно, что Франция, Голландия и Бельгия после войны будут слишком слабы, чтобы сохранить империи. Италия уже потеряла свою. Германия потеряет все. Таким образом, осталась Великобритания, которая, чтобы получить поддержку (Америки) в новом порядке, должна «принять принципы свободы и демократии и отказаться от принципов деспотичного империализма». Херли прямо заявил: «Должен сказать, что если империализм мертв, то, похоже, очень неохотно признает это». Он выразил уверенность, что «у англоговорящих народов должна быть единая судьба», однако «сейчас за британский империализм проливают кровь солдаты самой демократичной страны на земле». Требуется изменить эти отношения. Амери ка «приближается к неразрешимому конфликту между международным империализмом и международной демократией и должна отстаивать свои ценности, в частности «четыре свободы». Херли назвал свою политику «построение государства». Рузвельт не сказал Черчиллю, что Херли имеет долю в американской нефтяной компании Sinclair Oil Company, которая в то время вела переговоры с Ираном о предоставлении концессий[1955].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Рузвельт направил предложения Херли на рассмотрение в Государственный департамент. Дин Ачесон, в то время помощник Государственного секретаря, назвал Херли «тщеславным и дерзким», а его план «мессианским глобальным вздором». Услышав это, Херли обвинил Ачесона в приверженности монополии и империализму и антидемократических взглядах. Рузвельт, стравив своих подчиненных, предпочел держаться в стороне от этой некрасивой истории. Хотя Херли покинул правительственную службу в 1945 году, а Ачесон позже был назначен Государственным секретарем, многих в Вашингтоне заинтересовало философское обоснование «построения государства» Херли, и этот интерес не ослабел со временем. Точно так же с тех пор не утихают споры о том, не являлась ли экономическая программа Рузвельта империализмом в другой обертке. Черчиллевская война действительно была империалистической, в том смысле, что он боролся за сохранение Британской империи, используя – с согласия доминионов – свои имперские войска. Он не искал финансовой выгоды, в отличие от Рузвельта. Он не стремился к территориальной экспансии, в отличие от Сталина[1956].

Требовалось многое обсудить. Черчилль предложил Рузвельту встретиться в конце марта на Бермудах. Рузвельт, не восстановившийся полностью после Тегерана, отказался. Весь апрель президент рыбачил, читал и отдыхал в Южной Калифорнии, у финансиста Бернарда Баруха, владения которого занимали 23 тысячи акров. Никто, кроме членов кабинета, не знал о его местонахождении[1957].

Черчилль только через три месяца ответил на письмо Рузвельта о «построении государства», написав, что заявления Херли произвели на него ошеломляющее впечатление, и добавил: «Осмелюсь, однако, предположить, что британский империализм распространял и продолжает распространять демократию более широко, чем любая другая система правления с незапамятных времен». Черчилль думал о послевоенном восстановлении государства, а Рузвельт имел в виду нечто совсем другое[1958].

Из всех политических проблем, требовавших внимания Черчилля, самым важным был вопрос польских границ. Поляки проявляли не меньше упрямства, чем Сталин. Колвилл считал, что попытки убедить поляков уступить территории будут сравнимы с предательством чехов в Мюнхене. Оуэн О’Мэлли из министерства иностранных дел придерживался того же мнения и повторил Колвиллу фразу из своего отчета о Катынских убийствах: «То, что непростительно с точки зрения морали, всегда бессмысленно с точки зрения политики». Поляки, со своей стороны, отказывались даже рассматривать возможность территориальной уступки, несмотря на заверения Сталина, что Польша останется свободной и независимой. Затем Сталин заявил, что больше не может обсуждать этот вопрос с Черчиллем, поскольку детали их переписки регулярно просачиваются в британскую прессу. На самом деле утечка информации происходила по вине российского посольства. Сталин усугубил ситуацию, когда разрешил «Правде» напечатать статью, в которой говорилось, что британцы якобы вели с Берлином тайные переговоры о мире, – обвинение, заставившее Черчилля сказать Бруку: «Поддерживать хорошие отношения с коммунистом подобно заигрыванию с крокодилом… Когда он открывает пасть, вы не можете сказать, хочет улыбнуться или пытается съесть вас». К середине марта Черчилль понял, что его попытка добиться польско-советского соглашения провалилась и что вскоре ему придется «сообщить об этом парламенту». «Все это служит плохим предзнаменованием для будущих отношений между нашей страной и СССР», – написал Колвилл в дневнике 18 марта.