Плоть - Дэвид Галеф

Кладбище было небольшим, на нем даже не было могил. Оно находилось сразу за мемориальным колизеем Теда Смита, на развилке дорог, отмеченной двумя столбами бывших здесь когда-то ворот. Аспидно-серые сланцевые ступени вели на середину аккуратно подстриженной лужайки, в центре которой возвышался обелиск. На обелиске была укреплена позеленевшая от времени бронзовая плита с поминовением семисот умерших — не тех, кто погиб в бою, а тех, кто умер в госпитале, в который на время войны был превращен университет. Большинство их были ранены в бою у Шило, но были и другие, и даже несколько солдат армии Гранта. Имен было перечислено всего восемьдесят, остальные — «ИЗВЕСТНЫ ТОЛЬКО БОГУ».

Рой Бейтсон клялся, что видел здесь духов, но они, скорее всего, являлись ему из бутылки. Сам я временами с удовольствием посещал кладбище — там было так тихо и покойно. Лужайка поросла по-весеннему мягкой травой, а не жесткими колючками, как в кампусе. Двор кладбища окружала низкая стена, хранившая атмосферу прошлого, а по периметру позже были посажены дубы, отбрасывавшие на траву шевелившиеся в унисон ветру тени.

Я только что отпустил студентов с последнего перед Днем благодарения занятия — присутствовало всего двенадцать человек, больше озабоченных билетами на самолет, нежели «Молль Флендерс»[5], и теперь мне надо было успокоить мою больную совесть. Я решил пойти на кладбище. Было самое подходящее время для такого посещения — солнце уже скрылось за деревьями, предвещая покой наступавшего вечернего полумрака. Самым подходящим словом, конечно, было «сумрак». Кладбище было к тому же самым подходящим местом для того, чтобы проникнуться духом «Грозового перевала», романа, стоявшего следующим в программе. Я оставил записи в кабинете и отправился на край универсума, или хотя бы университета.

На территории учебного заведения с десятью тысячами студентов всегда кто-то есть, но не в дни, когда всех ждут родственники на День благодарения. Я не видел ни души. На стоянке томился одинокий «форд»-пикап. Передний бампер был в засохшей грязи. Машина была похожа на большого замызганного пса, ожидающего загулявшего хозяина. Я обогнул колизей и по дорожке пошел к кладбищу. Деревья шептали что-то невразумительное. Проходя мимо каменных столбов, я услышал сдавленный крик.

Я не суеверен, не верю в привидения, перевоплощения или в астрологические гороскопы. Но это не значит, что я не ведающий страха глупец. Остановившись у столба, я огляделся, но ничего не увидел, так как углы кладбищенской ограды тонули в черно-зеленой тени. Потом крик повторился — доносился он откуда-то слева. Дальше я не пошел, но теперь знал, куда смотреть.

Сначала мне показалось, что я вижу двух человек с одним торсом. Приглядевшись внимательнее, я различил двух человек — одного большого, другого — меньше. Тот, который был больше, приподнимался и опускался над вторым. Казалось, этот человек своей непомерной тяжестью сокрушает второго. Как свайный копер. Правда, этот верхний был, без сомнения, женщиной, и, залившись краской, я понял, что наткнулся на то, что южане на своем светски-деревенском жаргоне называют встречей. Люди занимались любовью в высокой траве, куда не добирались служители с газонокосилками. Я подкрался ближе.

Наверху была Холли, которая во плоти выглядела именно такой, какой я ее себе представлял. Большие круглые груди выпирали, болтаясь, над огромным белым животом, широкий зад поднимался и падал, как невероятная розовая секс-машина. Чтобы не раздавить лежавшего под ней человека, Холли упиралась в траву коленями. Человек внизу должен быть Максом, хотя я видел только пару ног, торчащих из-под толстых бедер Холли. Эти ноги были похожи на какой-то странный анатомический отросток, тоже принадлежащий женщине. Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть темные жилистые руки Макса, обхватившие бока Холли и погрузившиеся в ее мягкое тяжелое изобилие. Остальная часть Макса была скрыта широкой спиной партнерши, полотнищем кожи на фоне молчаливых стеблей зеленой травы.

Я задержался там дольше, чем мне хотелось. Холли с криком кончала, причем не единожды. Каждый раз, после паузы и тихого гортанного крика, она наклонялась вперед, чтобы снова вставить, или, быть может, она просто расправляла и укладывала по-новому конечности Макса. Макс за все это время не издал ни звука. Наконец я опомнился и, крадучись, вышел с кладбища. Оглянувшись, я увидел, что теперь кладбищенский двор погружен в темноту, словно деревья опустили ветви и прикрыли его от света.

Об этом случае я тоже не стал рассказывать Сьюзен. Список тайн рос. Правда, она ни о чем не спрашивала, а я ничего не говорил. Кроме того, как я мог описать увиденное и как бы она к этому отнеслась? Сьюзен не была ханжой, но мы мало говорили о сексе. То, что увидел, я решил приберечь для себя. В эту ночь я мастурбировал, представляя себе Макса и Холли.

Ноулзы пригласили нас на праздничный ужин, но мы, выразив искреннее сожаление, отказались, и на следующее утро мы вместе со Сьюзен поехали к ее родителям в Мейкон. Такой же визит мы нанесли им в прошлый День благодарения, так как в этот день надо было навестить семью, но ехать в Филадельфию на несколько дней — это слишком дорого. Не важно, что многие мои студенты летают на праздник в Техас, — у них скидка на билеты. Что касается Макса, то Сьюзен несколько дней переживала по его поводу, но успокоилась, узнав, что Споффорд пригласил к себе сотрудников кафедры. Лучше скучать, чем остаться в одиночестве — это изречение должно стать южным афоризмом.

Что касается меня, то я прекрасно знал, что нас ждет. Отец Сьюзен, пенсионер, бывший учитель средней школы, будет по-прежнему шутить по поводу гражданских прав, теща будет кормить нас местными сплетнями, будто мы всегда жили в этом же городе, а Сьюзен порадует родителей, снова превратившись в красавицу южанку. Они относились ко мне как к полноправному члену семьи — это грело душу, но было весьма скучно и утомительно, так как я категорически отказывался меняться и превращаться в южанина. Приедет брат Сьюзен Стив — адвокат из Атланты — с розовощекой женой и детьми, а вечером мне придется качать одного из них на коленях. Еда будет обильной: ветчина, индейка, лук, овощи и непременный ореховый пирог. То, что мы не съедим в первый вечер, настигнет нас наутро и будет преследовать до самого отъезда в воскресенье.

Вероятно, я представляю это в худшем виде, чем оно было на самом деле. Это семейное мероприятие было куда более безвредным, чем многие подобные праздники, о которых мне приходилось слышать. По крайней мере, семейство Сьюзен поддерживало беседу, не давая мне скучать в одиночестве. И даже если эта поездка не соответствовала отпуску моей мечты, мне было хорошо просто оттого, что представился случай уехать в Джорджию. Но я ошибся. Определенно есть вещи, к которым нельзя вернуться — родной дом, детство, — но есть и другое — вещи, от которых невозможно уйти.

13

Мы вернулись в воскресенье, насладившись приятной скукой праздника, каковую я и предсказывал. Отец Сьюзен рассказал нам, что, когда он был молодым, в городском парке было три питьевых фонтана: один для черных, один для белых, один для мулатов. Мать Сьюзен сообщила ей, что Эллен Уиллер родила мальчика, и поинтересовалась, когда и мы пойдем в этом же направлении. Детки Стива были такими же умненькими, как и год назад, а трехлетний сынишка без запинки научился произносить «чертов янки». Запеканка из сладкого картофеля и ореховый пирог были восхитительны, и к воскресенью Сьюзен мучилась от несварения, а я переусердствовал с бурбоном тестя и страдал похмельем.

Из Джорджии мы увезли не только воспоминания, на заднем сиденье лежали большие пакеты из алюминиевой фольги, набитые едой. Дорога была скучной и длинной. Дорога из Оксфорда в Мейкон всегда кажется более короткой, чем обратная. Это не игра воображения. Дорога номер двадцать забита машинами, в которых семьи возвращались из гостей, такие же объевшиеся и усталые, как мы, и, наверное, с такими же остатками в багажниках.

Возле Бирмингема мы попали в необъятную пробку, и Сьюзен уснула у меня на плече. Рот ее слегка приоткрылся, длинные золотисто-каштановые пряди разметались по пиджаку, и я почувствовал себя защитником. Нет ничего тяжелее, чем голова доверяющей тебе женщины на твоем плече. Она доверчиво передает тебе всю свою тяжесть, надеясь, что ты все возьмешь на себя. Эта ноша становится особенно тяжелой, если ты не особенно уверен в себе.

За прошедшие два дня я так и не поделился со Сьюзен тем, что было у меня на уме. Во-первых, я не знал, как она на это отреагирует. Во-вторых, я и сам толком не знал, что ей говорить. И дело не в том, что мы со Сьюзен были одной из тех пар, которые не общаются. Мы часто обменивались новостями о людях, которых знали. Но это было совсем другое. Я не мог сказать почему, но тем не менее не мог и заговорить об этом с женой.