Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

первые знакомства с коллегами, встречи и проводы и пр.) обычно сопровождаются дарением памятных сувениров или иных подарков.

Советские дипломаты довольно быстро к этому привыкли. В ход шли, в основном, кустарные изделия в традиционном русском стиле, во всяком случае, с национальной символикой. Нередко старинной работы. Когда Михаил Калинин принимал японского государственного деятеля виконта Гото, то подарил ему серебряную табакерку с видами Кремля начала XIX века. А Лев Карахан осчастливил Гото серебряной шкатулкой – тоже с видом Кремля[247].

В дружеском плане делались менее формальные и более практичные подарки. Так, Айви Литвинова подарила супруге эстонского посланника Юлиуса Сельямаа мех чернобурой лисицы[248].

Специфической особенностью дипломатической практики того времени было дарение своих портретов (чаще всего фотографических), что не считалось проявлением мании величия. Просто так было принято, и уезжая без портрета, иностранный гость мог посчитать себя обиженным. Гото жаждал получить портрета Калинина с дарственной надписью, и это пожелание, конечно, было удовлетворено. А еще ему достался «портрет Чичерина в раме красного дерева»[249].

Счастливым обладателем портрета Чичерина стал и афганский посол Гулям Наби-хан. Народный комиссар написал своему секретарю Леониду Гайкису и заведующему 1-м Восточным отделом Владимиру Цукерману: «Обратите внимание на просьбу афганского посла получить мой портрет с автографом. Это должно быть сделано прилично. Я думаю, что надо было бы дать ему большой портрет под стеклом и в красивой рамке. Надо обдумать, как это лучше будет сделать»[250]. Подчиненные расстарались и Гулям Наби-хану вручили «портрет т. Чичерина в набивной серебряной раме»[251].

Само собой разумеется, что Чичерин и другие советские дипломаты тоже получали подарки от зарубежных представителей. Но в отличие от последних «наши люди» порой забывали поблагодарить. Как-то Флоринский получил от Чичерина выволочку за то, что «не написали благодарственное письмо Тевфик-бею (турецком послу – авт.) за подарки», поскольку это «может повлиять на наши отношения с Турцией». Дело, конечно, заключалось не только в политических последствиях, но и в обыкновенной вежливости. Народный комиссар указывал, что «простое молчание есть неприличие»[252]. Сам он никогда не забывал поблагодарить.

Карлис Озолс приводит письмо, которое Чичерин направил ему с благодарностью за присланные цветы (посланник проводил отпуск у себя в Латвии и прислал несколько сот роз из своей оранжереи):

«Глубокоуважаемый Карл Вильюмович!

Прошу Вас принять выражение моей глубокой благодарности за память и прелестные розы из Вашего сада, любезно присланные Вами через посредство Д. Т. Флоринского.

Зная Ваше доброе ко мне расположение, мне особенно дорого было это внимание с Вашей стороны.

От души желаю Вам приятно провести Ваш отпуск и хорошенько отдохнуть среди Вашей семьи.

В надежде Вас вскоре вновь видеть в Москве для продолжения нашей дружной совместной работы, прошу Вас принять уверение в глубоком моем почтении.

Георгий Чичерин»[253].

Наставник полпредов

Важный нюанс – упрощение протокола было ориентировано исключительно на внутреннее употребление, в отношении деятельности центрального аппарата НКИД в СССР и контактов с иностранными миссиями в нашей стране. Что же касается работы советских дипломатов за рубежом, то Флоринский настаивал на соблюдении церемониала в полном объеме, вплоть до мелочей, чтобы они не попали в унизительное положение в глазах коллег по цеху или представителей страны пребывания.

Однажды Чичерин и Флоринский пришли на официальный обед в китайскую миссию, глава которой Ли Тья-Ао относился к СССР с глубокой симпатией. Но был пожилым и не очень здоровым человеком, не за всем мог лично уследить, а его подчиненные часто не разделяли его политических взглядов. И на этом обеде к своему неудовольствию Флоринский обнаружил, что его и Чичерина посадили на худшие места, не соответствовавшие их статусу. Очевидно, виноват был заместитель главы миссии Ли Пао-Тан.

«Если бы на обеде были только мы и китайцы, нам было бы, конечно, совершенно безразлично, кто и где сидит, но в данном случае имел место дипломатический обед, на котором рассадка должна производиться в соответствии с общепринятыми правилами. Ли Пао-Тан, со свойственной ему трусостью, заявил, что он тут ни при чем, и постарался свалить всю ответственность на Ли Тья-Ао, который якобы сам отвел нам самые низшие места, исходя из особо дружеского характера наших отношений, позволяющих ему с нами не считаться. Мне пришлось повторить, что дружба дружбой, а протокол протоколом, поскольку на обеде присутствовали иностранцы. Ли Пао-Тан рассыпался в глубочайших извинениях и помчался за Ли Тья-Ао, от чего я его тщетно старался удержать, указывая, что считаю инцидент исчерпанным. Бедный старик, который вообще плохо соображает после болезни, проделал передо мною все положенные восточные реверансы, приведя меня в полное смущение и вызвав меня на ответное балетное упражнение»[254].

За рубежом советским дипломатам было предписано особенно внимательно следить за соблюдением в отношении них не доморощенных, а общепринятых норм и самим им следовать. Причина двойного стандарта понятна – в противном случае представители Москвы оказались бы «белыми воронами» на фоне остального дипкорпуса. Именно поэтому однажды Флоринского возмутило поведение Красина, который в Париже, при вручении верительных грамот, настоял на «облегченном протоколе». Детали не дошли до нас, но, вероятно, с точки зрения заведующего протокольной частью это было что-то недопустимое. И 16 декабря 1924 года он направил Чичерину гневную реляцию. «Из газет явствует, что тов. Красин отказался от церемониала, принятого во Франции при вручении верительных грамот… и что для него был выработан какой-то особый упрощенный церемониал». Тем самым «Красин создал прецедент и пошел совсем по иной линии, чем та, которая нами до сих пор проводилась». То есть, «несмотря на чрезвычайно упрощенный церемониал, принятый в СССР, мы до сих пор решительно требовали оказания нашим полпредам тех же почестей, что оказываются… другим иностранным представителям в том же ранге»[255]. Если резюмировать: Красину почестей оказали меньше и в результате пострадали государственные интересы.

Одна из забот Флоринского заключалась в том, чтобы протокольные премудрости освоили все советские представители за границей. Разработанная им инструкция пришлась как нельзя кстати, спрос на нее был огромный. Ее рассылали с дипломатической почтой, с дипкурьерами, но, очевидно, в каких-то случаях с запозданием, и она далеко не сразу доходила до дальних точек. Это, в частности, видно из адресованного Флоринскому и датированного 13 июля 1923 года письма Дмитрия Цюрупы из Токио. Этот советский дипломат был сыном крупного советского деятеля Александра Цюрупы (который уже упоминался в нашем повествовании) и являлся секретарем-делопроизводителем советской делегации на переговорах с Японией о взаимном дипломатическом признании:

«У нас, в Токио,