Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

общества. В частности, в этой области мы смело можем вести независимую и твердую линию и от этого мы только выиграем во всех отношениях[225].

Такой подход только на первый взгляд вызывает удивление. Флоринский принадлежал к числу трезвомыслящих нкидовцев, но всегда помнил, что его окружают «более сознательные товарищи», включая «соседских». Любое проявление идеологической неустойчивости, в том числе религиозности могло быть использовано против него, особенно, учитывая не вполне пролетарскую биографию заведующего протоколом.

Добавим, что если за рубежом советские дипломаты еще могли задаваться вопросом – идти в храм или не идти, то в Москве подобная дилемма перед ними не стояла. В июле 1930 года, когда скончался 1-й секретарь итальянского посольства, на панихиду во французскую церковь – Храм Святого Людовика на Лубянке – никто от НКИД не явился.

Рауты

Существенная часть протокола – организация официальных приемов, которые пафосно называют дипломатическими раутами. Это и уважение к представителям другой страны (или стран), и возможность наладить контакты, и демонстрация своей культуры и т. д. Большевиками, даже интеллигентными и воспитанными, с опытом госслужбы в царской России, такие приемы поначалу воспринимались как буржуазные выкрутасы. Никакие правила и традиции для них не существовали, и если они и устраивали приемы, то делали это без затей.

Густав Хильгер описал прием 7 ноября 1920 года (трехлетие революции, шутка ли сказать), на который его пригласили:

«Не может быть контраста большего, чем между этим примитивным и скромным характером празднования 7 ноября 1920 года в Доме приемов московского Комиссариата иностранных дел[226] и тем блеском и богатством, которые отличают официальные празднования в Советском Союзе сегодня…[227] Наш банкет открыл Чичерин, который заставил своих гостей ждать его появления в течение полутора часов; люди Востока проницательно комментировали это, сказав, что коммунисты, вероятно, отменили, как буржуазный предрассудок, даже вежливость. Более того, Чичерин на том вечере презрел все правила протокола (с которыми он должен был быть знаком со старых времен), потому что заставил меня сесть справа от себя, между собой и его помощником Максимом Литвиновым… чтобы надлежащим образом подчеркнуть присутствие первого и единственного представителя великой державы с Запада.

Второй помощник Чичерина, обладавший приятной внешностью Лев Карахан, сел напротив хозяина, а по бокам от него расположились послы Ирана и Афганистана. Спокойная и уверенная распорядительность резко контрастировала с многими мелкими шероховатостями. Например, официанты вразрез с самыми элементарными правилами своей профессии постоянно предлагали еду справа, в то же время дружески подбадривая гостей брать побольше; качество приготовления пищи не делало бы чести даже второразрядному ресторану, и, не имея иного питья, гости должны были удовлетвориться разведенным малиновым лимонадом. Мы с Чичериным наливали друг другу»[228].

Такая непринужденность, с одной стороны, импонировала, а с другой напрягала иностранных дипломатов, привыкших к определенным стандартам.

Принимать зарубежных гостей следовало достойно, предлагать качественные угощения и напитки, и Чичерин не раз сердился из-за «отвратительных вин», которые подавали на приемах, недостатков сервировки и пр.[229] В силу своего происхождения, общей культуры и жизненных привычек нарком разбирался в винах не хуже иного сомелье и приучал персонал НКИД к тому, что не следует ставить на столы отечественную продукцию. Шампанское, ликеры и другие алкогольные напитки стали выписывать из Парижа.

О пристрастиях Чичерина в дипкорпусе было известно (Георгий Соломон даже считал, что нарком «постепенно втягивался в пьянство» [230]), ему старались угодить. Китайский посланник Ли Тья-Ао[231] специально заказал для него во Франции «несколько десятков ящиков вина» и был «очень опечален, что вряд ли ему удастся угостить этим вином Георгия Васильевича». Чичерин тогда не смог прийти в китайское посольство, шел 1925 год, он уже часто болел и лечился за границей[232].

Отсутствие общей культуры у дипломатических и технических сотрудников НКИД в организации приемов проявлялось в мелочах, но важных мелочах. В 1925 году комендант Кремля Рудольф Петерсон жаловался на «недостатки приема иностранных представителей тов. Калининым, Рыковым, Каменевым, Лежавой и др.». Его не извещали «заблаговременно “о приеме и характере самого приема”» (то есть нарушали важнейший принцип пунктуальности, сформулированный Флоринским), а штат курьеров был «недостаточно для этого подготовлен, не выбриты, плохо одеты, не сообразительны и т. д.» К чаю подавали «разные ложечки», бутерброды подносили «на тарелках с отбитыми краями», да и подносы были «плохие». Курьеров Петерсон просил «одеть в однообразную форму, выдав зимнюю тужурку и брюки суконные черные, летом из легкой материи», а также снабдить его запасом хороших сигар и папирос, «не в обыкновенной упаковке, а красивее было бы иметь из наших кустарных изделий красивую какую-нибудь вещь для папирос и сигар, если сигары, то специальный ножичек для нарезки»[233].

На официальных приемах существенную роль играет рассадка (хотя бывают приемы и без рассадки). Есть места более и менее почетные, в зависимости от того, как далеко или близко они находятся от места, которое занимает хозяин дома, и с какой стороны от него. Хозяин – естественно, рангированный высокопоставленный дипломат, в то время, как нарком, члены Коллегии НКИД и начальники отделов таковыми не являлись, поскольку, как уже отмечалось, ранги большевики отменили. Приходилось втолковывать, что, несмотря на это, усаживать их следовало самым почетным и достойным образом. К наркому и замнаркомам – относиться как к послам, и наркому «в порядке любезности» неизменно предоставлять «первое место», а членов коллегии принимать как посланников[234].

Однако четкие и ясные разъяснения следовало дать официально и письменно, но, как уже говорилось, это не делалось. И турецкий посол Рагиб-бей, являвшийся дуайеном (был ноябрь 1933 года), жаловался, «что до сих пор не установлен твердый порядок старшинства членов правительства и ответственных работников НКИД», и это создает «неудобства», поскольку непонятно, как принимать и рассаживать[235]. Флоринскому крыть было нечем, он лишь повторял, что «у нас чинов и званий нет… но принцип куртуазности надо соблюдать»[236].

Встречи, проводы, похороны

Особое внимание Флоринский и его подчиненные уделяли организации встреч и проводов зарубежных государственных деятелей, политиков и послов. И кстати, незаметно, чтобы в таких случаях они стремились к простоте и сдержанности, напротив, старались обставить дело со всевозможной торжественностью.

Посла Франции Жана Эрбетта встречали Флоринский и заведующий Отделом англо-романских стран НКИД Самуил Каган. «На вокзале был выстроен почетный караул при оркестре музыки. Куча фотографов, кинематографических операторов и корреспондентов… Сказав послу краткое приветствие от имени Правительства СССР, я представил ему т. Кагана. Затем посол прошел вдоль фронта почетного