Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

к Муссолини». Замнаркома ссылался на «постановление авторитетного учреждения (очевидно, Политбюро – авт.), которое гласит: “Считать совершенно недопустимыми документы того типа, которые дает т. Юренев”[190].

Литвинов поучал: «Мне представляется нетрудным оставаться в пределах вполне корректного тона по отношению к буржуазным правительствам и их представителям, избегая ненужной лести и похвал, составляющих яркий контраст с оценкой, даваемой этим деятелям революционными рабочими организациями»[191].

В заключение замнаркома выражал надежду, что к этой теме больше возвращаться не придется, но он ошибся. Юренев не усвоил урок, тем более, что в мае того же года Рим посетил с визитом председатель Совнаркома СССР Алексей Рыков, который тоже раздавал интервью и делал заявления без идеологической осмотрительности. В частности, как передавали новостные агентства, он «выразил через графа Манцони (итальянского посла в СССР графа Гаэтано Манзони – авт.) благодарность Италправительству за прием, оказанный ему во время пребывания в Италии, быстрое экономическое восстановление которой и порядок вызвали в нем чувство восхищения»[192].

Итальянские коммунисты привычно возмутились и потребовали от Москвы обсудить поведение главы советского правительства на Политбюро. Член Исполкома Коминтерна, видный деятель итальянской компартии Умберто Террачини, написал в этот высший партийный орган, что «т. Рыков обращается к правительству-избивателю трудящихся масс со словами и комплиментами совершенно неуместными», и «дело здесь не в случайностях, а в общей постановке иностранной политики СССР»[193]. Тут уже не Литвинову было делать замечания. Рыкову написали записки высшие советские руководители – Григорий Зиновьев (предложил ему вызвать к себе итальянских коммунистов и снять вопрос, сказав им, что, мол, в интервью «наврали многое») и Николай Бухарин, попросивший пару строк «в опровержение» для публикации в газете «Правда» (он был ее главным редактором)[194].

В защиту Рыкова выступил Георгий Чичерин, тогда еще располагавший в советской правящей верхушке солидным весом. Получив информацию о заявлениях председателя Совнаркома (через заместителя Флоринского, Владимира Соколина), он адресовал письмо Льву Каменеву и Григорию Зиновьеву (оба входили в Политбюро, а Зиновьев к тому же руководил Коминтерном). В нем вот что говорилось:

«…это было совершенно нормальное и даже необходимое и неизбежное заявление в момент его отъезда из Италии о том, что он все время находился в удовлетворительном положении, и что все обстояло хорошо, причем он прибавил, насколько мне помнится, что Италия замечательно быстро оправилась после войны. Воспользовавшись гостеприимством итальянского правительства, член нашего правительства обязан был сказать несколько фраз перед отъездом из Италии. Не мог же в самом деле тов. Рыков после использования гостеприимства итальянского правительства изрыгать в момент отъезда ругательства в адрес Муссолини. Мы, как правительство, не можем не считаться с некоторыми неизбежными формами общения. Нельзя же в самом деле всю нашу практику равнять под Рут Фишер[195]. Если некоторые не понимают, что существование нашего государства является одной из основных необходимостей для Коминтерна, то не можем же мы из-за них разрушать положение нашего государства. У нас всегда был высший синтез революционного интереса, а вовсе не господство уровня Рут Фишер»[196].

Порешили на том, что Рыков даст интервью в итальянские газеты, которое удовлетворило бы итальянских коммунистов и характеризовало «наше отношение к фашизму». Рыков тут же попросил Чичерина дать «наметку» для такого интервью[197]. Нарком выполнил эту просьбу, направив то, «что может быть сказано без порчи наших отношений с Италией и без ухудшения нашего международного положения»[198]. Предложено было сказать, в частности, следующее:

«Со всеми государствами, кроме советских республик, наши отношения отличаются тем, что мы в этих отношениях оставляем в стороне то, что нас разделяет и… держимся взаимного невмешательства во внутренние дела обеих сторон, отношения же наши устанавливаем на почве общих реальных задач и ограничиваем этими реальными задачами. …Эти отношения для нас чрезвычайно полезны, как они, конечно, полезны и для Италии. То обстоятельство, что наше Правительство не выступает с критикой итальянского фашизма, вовсе не означает, что мы одобряем это течение; наше правительство не может выступать с критикой фашистского течения, не выходя тем самым за пределы тех рамок, в которых протекают наши отношения с Италией»[199].

Столь же обтекаемо было составлено сообщение для прессы.

Юренев, находясь в Риме, не мог знать всех подробностей обсуждения в Москве заявлений Рыкова, но видел, что вопрос «соотношения государственного и идеологического подхода» в общем-то остается открытым, и у него есть влиятельный сторонник в лице Чичерина. Они часто расходились во взглядах (нарком даже называл его «враждебным мне Юреневым[200]), но полпред понимал, что в данном случае Георгий Васильевич не станет поступаться принципами. Это нужно учитывать при оценке того, как развивалась история с «обедом для Муссолини» в июне и июле 1924 года.

У Юренева были основания считать: раз обед в миссии завершился успешно, это оправдывает проведение такого мероприятия. Во всяком случае, полпред не ожидал, что оно вызовет столь широкую и резко отрицательную реакцию. Хотя Юренев разъяснил свои мотивы лидеру итальянской компартии Антони Грамши, это ничего не изменило. В резолюции Исполкома КПИ говорилось, что коммунисты выступят публично в прессе «против акта Сов. Посольства для того, чтобы снять с себя ответственность за столь грубую политическую ошибку»[201].

Одновременно в центр из Рима поступили два политических доноса (жанр, который всегда был в чести у советских властей). Первую реляцию сочинил сотрудник римского отделения РОСТА, Российского телеграфного агентства, В. Антонов. Она была адресована руководителю агентства в Москве Якову Долецкому, а тот ознакомил с ней Георгия Чичерина. Донос был написан безграмотно, но с революционной прямотой:

«…не могу не поставить Вас в известность до чего доводит стремление наших тов. дипломатов отмежеваться от коммунизма», – лихо излагал Антонов, обвиняя Юренева в том, что тот дал Муссолини «(хоть и небольшой) политический козырь»[202]. И в других грехах тоже: «Неделю назад т. Юренев воспротивился, чтобы на закрытом собрании ком. ячейки был заслушан доклад о политическом положении в Италии в данный момент на том основании, что “Муссолини остается у власти, и если узнает хотя и не содержание доклада, но просто факт обсуждения положения в связи с делом Маттеотти, то будет потом мстить”. На возражения т. Юренев отвечал, что если даже до Муссолини дойдет слух о том, что было в нашей миссии закрытое собрание коммунистов, то он будет подозревать нас в попытках руководить работой итал. компартии»[203].

Автором второго доноса, поступившего непосредственно Чичерину, был советник посольства Александр Макар, который под предлогом мнимой болезни отказался принять участие в приеме. Юреневу, по его