Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

быть мне овердрессед[148], когда Калинин будет ундердрессед»[149].

Признае́ м, что чаще всего сотрудники НКИД были underdressed, а не наоборот, что объяснялось трудными условиями жизни, бедностью, отсутствием должного воспитания и пр. Более того, вид многих работников, дипломатических и технических, «больших и малых», нередко отличался небрежностью, если не неряшливостью. Это относилось даже к подчиненным Флоринского, которым, казалось, сам бог велел выглядеть хотя бы опрятно. Как-то на это обратил внимание замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков – сделал замечание по поводу внешнего вида одного или двух сотрудников Протокольного отдела. Флоринский замечание принял, но расстроился и объяснился в дневнике: «Совершенно бесспорно, что независимо от того, происходит ли торжественная церемония или нет, белье на теле должно быть чистым, но в отношении нормального белья, необходимо отметить, что протокольным работникам приходится особенно туго. У нас искусство гладить воротнички и манишки ценится высоко, и секретарям протокольного отдела, например, нужно было бы отказывать себе в самом необходимом, чтобы быть всегда должным образом одетыми»[150].

Некоторые нкидовцы даже бравировали своим «ободранным» внешним видом, не желая тратиться на обновку, или просто не стеснялись ходить в затрапезных одеяниях. Сохранилась, например, информация о секретаре агентства НКИД в Баку Лазареве (относится к августу 1925 года), который в течение года, «не имея своих средств, ходил в обычной ситцевой рубахе и тем самым всегда попадал в конфузное положение», особенно при встречах с иностранцами[151]. Зарплату он, конечно, получал, но, как и большинство его коллег, откладывал деньги и ждал, когда ему выдадут на экипировку.

А в советском консульстве в городе Отару, на Хоккайдо (Япония), трудился сотрудник Сойфер, который никак не мог расстаться с пролетарскими привычками, что приводило в негодование консула. «Консул Васильев[152], бывший офицер и красный генштабист, никак не мог поладить со своим секретарем Сойфером, портняжным подмастерьем, присланным на дипломатическую работу в качестве выдвиженца из рабочих. Васильев жаловался, и не без основания, на Сойфера, что он совершенно не умеет вести себя в обществе, сморкается в салфетку на банкетах, не говорит ни на одном иностранном языке, грубит иностранцам, вступая с ними в принципиальный спор и характеризуя при этом внешнюю политику всех несоветских стран в стиле Демьяна Бедного»[153].

Борьбу за приличные манеры и внешний вид в НКИД вести было тяжело. Партийное руководство направляло на работу в Комиссариат новое пополнение, идеологически надежное, но безграмотное и невоспитанное во многих отношениях. Чичерин от этого приходил в ужас: «Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцем в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры, отсутствие опрятности и т. д.), крайне затрудняет не только дозарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих, без которых политика невозможна»[154].

Традиционный дипломатический наряд, цилиндр и фрак, вызывали патологическую гиперреакцию в советском обществе, и когда дипломатам в этом облачении приходилось показываться на публике в родной стране, можно было нарваться на какие угодно неприятности. Показателен эпизод, произошедший с Флоринским, когда в 1923 году он отправился на вокзал встречать Хабиба Лотфаллу – посланника саудовского королевства Хиджаз (в документах тех лет используется устаревшее правописание – Геджаз или Геджас). Об этом написал Сергей Дмитриевский:

«Флоринскому часто приходится выезжать навстречу[155] иностранных послов. Иногда – особенно в первое время и особенно при встрече восточных послов – требовалась специальная одежда, в том числе цилиндр, что по московским нравам вещь весьма необычная, вызывало днем слишком уж большое внимание, даже нежелательные инциденты. Однажды Флоринский поехал встречать арабского принца Лотфалу. Поехал в цилиндре. На Мясницкой, на самой людной улице Москвы, его автомобиль попортился и стал. Принц, не дождавшись встречи на вокзале, поехал в город – по той же Мясницкой. Встретились. Флоринский подошел приветствовать принца, который тоже, кажется, был в цилиндре. Московские мальчишки окружили их толпой, взялись за руки, стали радостно вокруг них танцевать с криками:

– Цирк приехал, цирк приехал!

Принц не понял и так не узнал, в чем дело. Решил, вероятно, что это так гостеприимен московский молодняк»[156].

Даже среди самих советских дипломатов, в том числе в загранучреждениях, где, казалось бы, сама обстановка требует неукоснительно следовать общепринятым нормам, буржуазное облачение вызывало отторжение и служило поводом для раздоров. Идейные сотрудники критиковали безыдейных коллег, с легкостью и даже с удовольствием носивших фрак с цилиндром или смокинг. Григорий Беседовский вспоминал о сварах по этому поводу в советском полпредстве в Японии. Группа сотрудников во главе с военным и военно-морским атташе Карлом Янелем выступала против «носителей фраков, цилиндров и вообще беложилетников». Последние группировались вокруг главы миссии Виктора Коппа[157].

Введение особой дипломатической формы помогло бы решить возникавшие проблемы, а, кроме того, придать внешний блеск и государственную значительность советской внешнеполитической службе. Работа в этом направлении шла в 1920-е годы, имелись даже опытные образцы. В январе 1930 года, накануне какого-то важного официального мероприятия, Флоринский писал: «Заказал в Гознаке эскизы нарукавного знака для формы. Будут готовы 22/1. Условился с Трестом Галантерейной промышленности о разработке эскиза и составлении калькуляции для форменных пуговиц». Но тут же оговаривался, писал, что сомневается в результативности проекта. Причина заключалась не в отсутствии фантазии у художников по костюмам (ее как раз было в избытке), а в бюрократических сложностях утверждения дизайна формы и в низком качестве отечественных материалов. «Хотя я считал и считаю наше предприятие с дипформой делом почти безнадежным, однако если т. Мартинсон[158] не будет разрешать выписывать из-заграницы крахмал, запонки и т. п., мы и без Совнаркома будем ходить в гимнастерках. Купленные в день упомянутого торжества мосторговские запонки лопнули все по очереди в начале вечера. Уходил в соседнюю комнату прикалывать и зашнуровывать»[159].

Особую дипломатическую форму разработали и приняли гораздо позже, в годы войны, когда ни Флоринского, ни большинства его коллег уже не было в живых. А в 1920-е годы нашли оригинальный выход из положения: включать некоторых высокопоставленных дипломатов в состав частей Красной армии, что давало им право носить военный мундир и не заботиться о деталях туалета. Этой привилегией, например, пользовались Георгий Чичерин и Дмитрий Флоринский. Для чего, конечно, требовалось специальное разрешение.

В 1924 году Чичерин обратился к начальнику штаба РККА Павлу Лебедеву:

«Согласно принятому церемониалу, заведующему протокольной частью Флоринскому приходится сопровождать в Кремль иностранных представителей для вручения верительных грамот Председателю ЦИК. Это связано с необходимостью надевать цилиндр, дабы иностранные полпреды, отправляющиеся в этих головных уборах,