Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

суеты и бесцельно проживаемой жизни — мотив, популярный еще в античности и распространенный в сатирико-дидактической литературе позднейших времен (из русских примеров назовем «Горелки» Державина).

24//10

Немого кино уже нет… Звукового кино еще нет. — Время действия ЗТ совпадает с первыми шагами отечественного звукового кино. Первый опыт «говорящей фильмы» (немецкая система «Три-Эргон») предпринят в начале 1927 [Л. Сосновский, Немой заговорил, Ог 16.01.27]. В 1930 выпущены сборные звуковые программы, состоявшие из кинохроники, агитпропа и концертных номеров. Первые полнометражные фильмы — «Путевка в жизнь», «Златые горы», «Одна» — вышли лишь в 1931. Утверждение, что «немого кино уже нет», неточно: оно продолжало существовать еще ряд лет (до 1935) параллельно с начинающимся звуковым. В 1930 велись дискуссии о звуковом кино; критиковались медленность, неэффективность и дороговизна работ по его созданию, как, например, в карикатуре «Крокодила»: «Беззвучная работа. — Ну как? — Не говорит ни бе, ни ме! Еще от соски не отучился» [на рисунке — младенец Звуковое кино сосет соску с надписью «1 млн. рублей», Кр 31.1930]; в фельетоне Ф. Толстоевского (Ильфа и Петрова) «Разгул техники» [Ог 10.04.30, перепечатано в их кн.: Необыкновенные истории…] и др. По свидетельству киноактрисы Е. Кузьминой, еще в 1931 опыты звукового кино находились на примитивной стадии, и «никто из окружающих меня людей всерьез не верил в это нововведение» [О том, что помню, 251].

24//11

За столом боком сидел маленький человек с бедуинской бородкой и в золотом пенсне со шнурком. — По свидетельству В. Ардова, данный персонаж — глухой, управляющий звуковым кино, — «списан с журналиста А. Зорова» [Письмо В. Ардова к А. Вулису; цит. по кн.: Вулис, Вакансии в моем альбоме, 213; имя журналиста нам неизвестно; исправление на «А. Зорич» не годится, так как последний был молод и не похож на это описание]. В атмосфере дискуссий о звуковом vs. немом кино, конечно, напрашивались шутки о глухоте, немоте, обучении речи и т. п. Е. Кузьмина вспоминает, что за недоверие к звуковому кино коллеги советовали ей записаться в общество глухонемых [О том, что помню, 254]. Совет записаться в какую-то организацию как якобы конгениальную собеседнику — ходячий род подшучивания над ним (ср. ДС//24).

24//12

— Вот, например, я! — сказал вдруг швейцар… [до конца абзаца]. — Погоня за типажами — прежде всего на роли отрицательных и классово чуждых персонажей — отличительная черта киноиндустрии 20-х гг., стремящейся к подчеркнутой, плакатной характерности. Эта тенденция проявилась в фильмах С.М. Эйзенштейна «Октябрь» и «Генеральная линия» с их отталкивающими масками кулаков, меньшевиков, городовых и др. Большим успехом на кинофабриках пользовались хромые, горбатые, нищие, типажи бандитов, проституток, беспризорных [А. Лугин, За золотым руном, КН 27.1927; Леонов, Вор, 238]. Был велик спрос на бороды. М. Кольцов отмечает, что его нелегко удовлетворить, ибо «рабочие все поголовно бреются» [Кинококки]. Таким образом, швейцар — фигура ультраконсервативная, одна из комических окаменелостей старого режима (и в этом родственная фигуре извозчика, см. ЗТ 13//23) — остается одним из немногих образцов бородатого мужчины в городах [см. ЗТ 8//4].

В фельетоне «1001-я деревня» Ильф и Петров резко критикуют поэтику типажей, и в частности звероподобных бородачей-кулаков из «Генеральной линии». Находясь под влиянием классического реализма (особенно Петров, как и его брат В. Катаев), соавторы недолюбливают эстетику социальных масок и штампов, столь сильную в творчестве Эйзенштейна и Мейерхольда (ср. также их театральную пародию в ДС 30), хотя их собственная «вторичная», антологическая поэтика является более умеренным проявлением тех же авангардных вкусов [см. Введение, раздел 4].

Ловля киноработниками типажей для съемки послужила поводом для многих новелл и юморесок. В двух из них, почти одинаковых по сюжету, рассказ ведется с точки зрения нищего бродяги, используемого в картине, где он играет самого себя. Судьба его та же, что и в пассаже со швейцаром в ЗТ: кинофирма вовлекает подобранного на улице человека в съемки, якобы сулящие тому массу благ, и начинает бесцеремонно распоряжаться его жизнью. Ему не позволяют мыться, брить бороду, не дают завести себе приличную одежду и т. п. Выжав из «актера поневоле» все, что можно, его бросают на произвол судьбы. Когда картина готова и фигура нищего имеет успех, грязную и обтрепанную «кинозвезду» даже не пропускают в кинотеатр. [В. Черный, Кино-артист, КП 40.1927; Антон Амнуэль. Киноудача, КП 06.1928.] Сходный с ЗТ монолог — жалобы бородача-булочника, играющего в историческом фильме Николая II, — находим в пьесе В. Катаева «Растратчики» (по его одноименной повести): «Вся моя жизнь загублена из-за этой контрреволюционной бороды, чтоб она отсохла» [д. 2].

Вербовке исполнителей и погоне за типажами посвящен ряд кинофельетонов И. Ильфа: «Белые комики», «Улица на просмотре», «Раскованная борода», «Золотая серия», «Великая плакса», «Проба актеров», «Тигрицы и вампиры» и др. [1925–1926; современные публикации по большей части не разысканы; по рукописям опубл. в кн.: Ильф, Путешествие в Одессу (2004)].

24//13

Летошний год сняли немой фильм из римской жизни. До сих пор отсудиться не могут по случаю уголовщины. — О кинохалтуре тех лет, о фильмах, имевших «узкосудебный интерес», см. ЗТ 3//15. Одесская киностудия производила в 20-е гг. немало фильмов из римской жизни: «В Одессе фабрикуются цельные «Кво-вадисы» и «Кабирии», с колизеями, малофонтанными гладиаторами, центурионами с Молдаванки и безработными патрициями, набранными на черной бирже. Ставится нечто весьма древнее — «Спартак», — естественно, получается восстание рабов в волостном масштабе» [И. Ильф, Мадридский уезд // А. Ильф, Путешествие в Одессу (2004)]. В записных книжках Ильфа разрабатываются фантазии об оккупации древними римлянами Одессы [там же, 360–365].

24//14

— Мой сценарий «Шея»… — Короче, — сказал Супругов. — Сценарий «Шея»… — Вы говорите толком, что вам нужно? — «Шея»… — Короче. Сколько вам следует? — «Короче» — одно из словечек бюрократа: «Кто рот ни раскроет сквозь решетку, он ему говорит одно только слово: «короче!» Короче. Короче. Каркает, как ворон на суку» [Булгаков, Лжедмитрий Луначарский (1926), Ранняя несобранная проза]. Формула «короче!» не раз встречается в фельетонах В. Катаева [например, «До и По», «Гранит науки» (1926)]. Мы находим ее в пьесе А. Файко «Учитель Бубус» [д. 2]:

«Секретарь: Господин коммерции советник, я уполномочен президиумом Торговой палаты довести до вашего… Ван Кампердафф: Короче! Секретарь: Господин коммерции советник, я уполномочен Презид… Ван Кампердафф: Короче! Секретарь: Господин коммерции советник, я упол… Ван Кампердафф: Короче! Скретарь: Я… Ван Кампердафф: Короче! Секретарь: (мычит) Мм… мм… мм… Ван Кампердафф.: Короче! Короче! Короче!»

Этот стереотип намечался уже в дореволюционной юмористике. Ср. сцену, где репортер пытается получить интервью у ученого:

«— Сотрудник Северн… — Кто такой-с?! — Сотрудн… — А кто такой?! — Сотр… — Кто такой? Карточку! О Господи!.. Что угодно-с? В двух словах, покороче, и мое почтение! — Я, Ваше Превосх… — А! По-короче-с! — Я