Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

еще не знал, будет ли война, и если будет, то с кем. Но многие были уверены, что неприятель обязательно пустит в ход отравляющие вещества. В те годы уже в школьном возрасте нас старательно учили пользоваться противогазами и даже маршировать в них. Все взрослые в обязательном порядке осваивали эту науку на производстве, в учреждениях, в вузах, и тренировке уделялось так много внимания, что возникла ехидная поговорка: «Не страшен газ, а страшен противогаз»» [Бархатный путь, 69].

Газовые учения, подобные описанным в ЗТ, довольно часто проводились в городах Союза. «В начале июня в Ленинграде разыгралось двустороннее воздушно-химическое учение для проверки самозащиты города от газов… В начале шестого часа над Ленинградом появились 12 «неприятельских» самолетов, сбрасывавших условные бомбы, главным образом на крупные предприятия. В результате 350 человек было «отравлено» и небольшое количество «ранено и убито»… В военную игру были втянуты десятки тысяч людей» [ «Тревога! Газы!!!» КН 29.1928]. «Поезд тихо подходит к перрону, напрягаясь и тормозя. — Не выглядывайте в окно! Не вздумайте открыть его и высунуть любопытную голову. Вы будете немедленно отравлены… По всему перрону снуют человекообразные чудовища с длинными хоботами и мертво выпученными огромными глазами [ср. в ЗТ: «…на великого комбинатора смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очками и резиновым хоботом…»]. Люди в противогазах. Вот несут носилки. Это, очевидно, санитары…» — так описываются маневры в Белорусском военном округе с участием отрядов Осоавиахима и Красного Креста, оказывавших первую помощь «раненым» и «отравленным» [Только маневры, КН 41.1929]. Близкую картину дает М. Москвин: поезд приближается к Туле, по вагону идет агент ГПУ, запрещая пассажирам выходить и открывать окна: «Тула только что подверглась газовой атаке» [Moskvine, Ма jeunesse en URSS, 119]. Описаны современниками и ситуации, близкие к тому, что случилось с Остапом: стаскивают с извозчика обывателя, едущего на вокзал, волокут на амбулаторный противогазовый пункт, заставляют два часа делать телодвижения и усиленные выдыхания и т. п. [Шитц, Дневник великого перелома, 76; за указание благодарю Д. Аранса].

Отметим параллелизм между этой главой романа и повестью Н. Тихонова «Анофелес» [Звезда 01.1930; отрывок «Химическая тревога» был ранее напечатан в КП 50.1929]. Там пожилого героя также задерживают на улице во время учебной газовой тревоги, укладывают на носилки, бинтуют и уносят в газоубежище. Как и в ЗТ, этот инцидент разрушает планы героя (идущего осуществлять утопический проект вывода из города стариков и создания из них лесной коммуны). Как и у Ильфа и Петрова [см. ниже, примечание 4], пребывание квазиотравленного Кучина в подвале газоубежища способствует началу нового этапа в его жизни (отказу от бредовых идей, сближению с коллективом). Есть и сходства в частностях. Так, сходным образом (остраненно) описывается в повести и в ЗТ человек в противогазовой маске: «Чудовище со сборчатой мордой, с огромнейшими рыбьими глазами. От удлиненного подбородка спускался змеевик в сумку живота» — «…потрясающая харя со стеклянными водолазными очками и резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр цвета хаки».

В эпизоде газовой тревоги повторяется мотив автопробега (засасывание «невовлеченного» героя против его воли в массовые советские кампании и мероприятия), причем, как мы видим, с противоположным для Бендера результатом. Не обратив своевременно внимания на приготовления города к газовым маневрам, Остап изменил своему принципу полной осведомленности (ср. в эпизоде автопробега его укор антилоповцам: «Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте» [ЗТ 4]). Можно видеть здесь одно из многочисленных предвестий (уменьшенных, завуалированных отображений) окончательного провала Бендера в конце дилогии.

23//2

…Среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко. — Способ, каким подпольный миллионер отделывается от Бендера (надевает противогаз, становясь неотличимым от других участников учебной тревоги), соответствует инвариантной для Корейко теме растворения миллионера в массе стереотипных советских людей [см. ЗТ 4//1 и 5; ЗТ 9//12; ЗТ 11//18; ЗТ 29//1].

23//3

Последние слова потерпевшего на поле брани были: — Спите, орлы боевые! Соловей, соловей, пташечка… — «Спите, орлы боевые» — песня, популярная в начале XX века (музыка И. Корнилова, слова К. Оленина). Исполнялась как хорами, так и камерными солистами. «В русском зарубежье, где она получила наиболее широкое распространение, в духе «лидерн» Шуберта, Шумана и Лоеве, исполняли ее большей частью басы, на манер романса» [Мантулин, Песенник российского воина, т. 2]. Приводим текст, почти одинаковый у В. Мантулина и А. Чернова [Народные русские песни и романсы, т. 1]: Спите, орлы боевые, / Спите с спокойной душой. / Вы заслужили, родные, / Славу и вечный покой. // Долго и тяжко страдали / Вы за отчизну свою. / Много вы грома слыхали, / Много и стонов в бою. // Ныне, забывши былое, / Раны, тревоги, труды, / Вы под могильной землею / Тесно сомкнули ряды. // Спите ж, орлы, боевые и т. д.

Отголосок этой песни находим в поэме «Хорошо» Маяковского: Спите, / товарищи, тише… // Кто / ваш покой отберет? // Встанем, / штыки ощетинивши, // с первым / приказом / «Вперед!»

«Соловей, соловей, пташечка» — припев солдатской строевой песни: Соловей, соловей, пташечка, / Канареечка жалобно поет. / Эх, раз, эх, два, да горе не беда, / Канареечка жалобно поет…1 В качестве основного текста пелись, смотря по обстоятельствам, разные куплеты, например: Слушай, братцы, мой приказ, / Поведу я в баню вас. / Как скомандую: раз, два! / Запевайте соловья. Эй! / Соловей, соловей, пташечка и т. п. [Мантулин, Песенник российского воина, т. I] 2. «Соловей-пташечка» был в большой моде в 10-е гг. в качестве мотива эстрадных частушек [Жаров, Жизнь, театр, кино, 64].

О пении «Соловья» в строю ср. в мемуарах С. Зайцевой:

«Ровным энергичным шагом шли солдаты… Иногда в такт ударам сапог раздавалось сипловатое и все же пронзительное посвистывание (через стиснутые зубы!), какого я ни у кого кроме русских солдат не слыхала. Где-то впереди глухой, но верный голос запевал песню; ее дружно подхватывали в рядах: «Соловей, соловей, пташечка…» На фразе «Эх, раз, эх, два, да горе не беда» солдаты проявляли необыкновенную изобретательность: свистали сразу на несколько ладов, дружно вздыхали… Внезапно появлялся в хоре дискант. Крикливо, по-бабьему выводил он верхний голос» [У порога в мир; действие в Петербурге в июле 1914].

Сходное описание этой песни, «со свистом и гиканьем» исполняемой солдатами в те же дни в Москве, дает Б. Уваров [Лихолетье, 53–54] и ряд других мемуаристов. Комментатор сам имел случай слышать подобный стиль исполнения (правда, другой строевой песни — «Слышишь, товарищ, война началася», см. ДС 5//20) в военно-курсантском лагере летом 1958.

23//4

Газоубежище