Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

на кухне… [ср. в ЗТ 13: «Жила она [ничья бабушка] на антресолях, над кухней…»] Слышала старая плохо, а видела и того плоше… — Сожжет дом старуха, не дослышит, не досмотрит, воров в окно пустит! — охала бабушка всякий раз, как ездила в город» [Хитрые звери // Форш, Собр. соч., т. 5:159–160; сходства с романом выделены мной. — Ю. Щ.].

В рассказе Ильфа «Дом с кренделями» [См 48.1928] сходные подозрения внушает всем соседям жилец, застраховавший свое имущество: «Он нам дом подожжет» [см. ниже, примечания 8 и 10].

21//8

Они нас сожгут, эти негодяи. — Персонажи Ильфа и Петрова никогда не говорят нейтральным, бесцветным языком: почти каждая их фраза разыграна, имитируя ту или иную речевую модель из вполне определенной стилистической среды. Точно указать эту модель, даже когда ее присутствие вполне ощутимо, не всегда просто; как и при литературной интертекстуальности, удобным путем к опознанию стереотипа и его источника является подыскание параллелей (ср. хотя бы предыдущее примечание). Ворчливая реплика ответственной съемщицы Люции Францевны Пферд (фамилия записана в ИЗК, 198), как и очень многое в ДС/ЗТ, восходит к экспрессивной одесской речи. Те же общий смысл, синтаксис, форму глагола (будущее время, совершенный вид) и завершение фразы («эти» плюс существительное) мы встречаем в словах Циреса из устного рассказа И. Бабеля: «Они сведут меня с ума, эти налетчики! [К. Паустовский, Рассказы о Бабеле // И. Бабель, Воспоминания современников]. Ср. также слова провизора Липы в первой редакции ДС: «Они скоро всю Хэнань заберут, эти кантонцы» [Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 392] и отчасти парижской консьержки, как и Л. Ф. Пферд, негодующей на жильцов: «…тысячи неприятностей, которые они причинили ей, эти сообщники и преступники» [В. Лидин, Могила неизвестного солдата (1931), ч. 3].

В комментариях мы стараемся, где возможно, указывать стилистические прототипы речи героев и соавторов ДС/ЗТ, однако многое в этом отношении еще предстоит сделать.

21//9

— Это выходит, значит, государство навстречу идет? — сказал он [Пряхин] мрачно. — …Ну, спасибо! Теперь, значит, как пожелаем, так и сделаем. — Еще один пример стилизованной фразеологии и интонации, на этот раз простолюдина. Ср. слова извозчика, жалующегося на вздорожание чая: «Это что же такое будет, извольте спросить? Эт-та, значит, с человека рубаху снять, так и будьте здоровы? Что ж брат — дери!» [А. Аверченко, Из-за двух копеек, НС 41.1915]. «Это что-же выходит-то? Это, поп, клуб выходит» [М. Зощенко, Церковная реформа // М. Зощенко, Уважаемые граждане].

«Как пожелаем, так и сделаем» — фразеология, подслушанная в современной простонародно-мещанской речи, но, по-видимому, достаточно древняя по происхождению; ср.: «Створимъ ему, якоже хощемъ» [Повесть временных лет, рассказ о первой мести Ольги]; «Якоже помысли, такоже и сътвори» [Житие Феодосия Печерского].

21//10

Все было ясно. Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный сразу с шести концов. — О причинной связи между страхованием и пожаром ср. у Чехова рассуждения извозчика-ваньки (NB: не Ваньки Жукова!): «После свадьбы трактир сгорел… Отчего, это самое, ему не гореть, ежели он в обчестве застрахован? Так и следовает…» [Ванька (1884)]; у Шолом-Алейхема: «Если бы не было застраховано, не горело бы. Сам по себе дом не горит» [Касриловские пожары, Собр. соч., т. 4]; у В. Инбер, в ее главе огоньковского «романа 25-ти писателей»: «Людям счастье. В понедельник застраховался, а в пятницу уже горит» [Большие пожары, гл. 20, Ог 15.05. 27].

История о том, как «эпидемия страхований охватывает постепенно весь дом» в ожидании неминуемого пожара, рассказана Ильфом (новелла 1928 г. «Дом с кренделями» и одноименный набросок в ИЗК, 159–160). Об одном прецеденте этого мотива в дореволюционной беллетристике (Л. Гумилевский) см. ЗТ 13//19.

Архетипический мотив «пожара», от которого гибнет «Воронья слободка», выступает одновременно в двух своих функциях. С одной стороны, это ликвидация дурного места, где гнездились нечистые силы, вершились злые дела. С другой — это перерождение и переход к новой жизни для некоторых героев: в серьезном плане — для Бендера, которому после периода оседлости предстоит новый цикл странствий; в пародийном — для Лоханкина, спрашивающего: «…быть может, я выйду из пламени преобразившимся, а?» Уничтожением дурных мест путем пожара или иной катастрофы часто завершаются романтические сюжеты (ср. финалы «Вия» Н. Гоголя, «Падения дома Эшеров» Э. По, «Ребекки» Д. дю Морье и мн. др.). «Слободка» бесспорно под этот тип подпадает хотя бы за преследование героя Севрюгова. Пожар как перерождение также встречается во множестве повествований (ср. пожар усадьбы в «Дубровском», знаменующий превращение дворянского сына в разбойника; пожар Москвы в «Войне и мире», с которым связано моральное обновление Пьера, и т. п.).

В ЗТ 21 многие детали напоминают о подобных символических пожарах в классике. Таковы, например, нагота Лоханкина (перерождающийся герой часто бродит по дорогам босой, оборванный и т. п.); спасение книги «Мужчина и женщина» (герой выносит из пламени дорогой ему предмет); подвиг Пряхина (тот же мотив, и тоже в пародийном виде); падение крыши и поднимающийся к небу столб огня и проч. Более подробную характеристику мотивов, применяемых в данной главе, читатель найдет в статье: О горячих точках литературного сюжета // Жолковский, Щеглов, Мир автора…, 118–150].

21//11

Все жильцы «Вороньей слободки» были в сборе… [и далее: ] Стало горячо. Возле дома уже невозможно было стоять, и общество перекочевало на противоположный тротуар. — Типичная деталь сцен пожара. Ср. в известном приключенческом «романе 25-ти писателей «: «Погорельцы с остатками домашнего скарба расположились на противоположной стороне улицы, образовав нечто вроде цыганского табора»; «Перепуганные жильцы и соседи, на всякий случай, выносили из квартир свое барахло на улицу. И теперь сидели, каждый на своей куче, пересчитывая то и дело кастрюли и перины» [Большие пожары, главы А. Свирского и М. Зощенко, Ог 16.01 и 08.05.27].

21//12

— Не дам ей пропасть. Душа горит… На кровати лежит! — продолжал выкликать Никита. — Цельный гусь, четверть хлебного вина… Что ж, пропадать ей, православные граждане?.. — Выражение «цельный гусь» обозначает не птицу, как могут подумать сегодня некоторые читатели (ср., например, недавний французский перевод: «Une oie entière, avec un quart d’alcool de grain!» [Ilf et Petrov. Le veau d’or, 304]), а меру спиртных напитков — «четверть», которая, в свою очередь, представляла собой не нынешнюю «четвертинку», а бутыль объемом около трех литров. «Хлебное вино» — то же, что водка [см. ЗТ 4//3].

И. Ильф записывает слова из языка пьяниц, обозначающие меры вина: «Диковинка, полшишки, сотка, мерзавчик, гусь, бутылка, сороковка, две полбутылки, двадцатка» [ИЗК, 123]. В первом издании ДС их употреблял персонаж по имени Сапёжников: «У него, бродяги, под соломой целый «гусь» запрятан, четвертуха вина…