Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

из которых прохлаждаются Паниковский и Балаганов, были основаны в 1829. «Помещались в Малом переулке, на Николаевском бульваре, вблизи Александровского парка, на Дерибасовской, на Гаванной ул., в Пассаже и др.» [из одесского путеводителя 1905; цит. в кн.: Ильф А., ЗТ, 425].

20//2

— …Я вам скажу, Шура: Фунт — осел!.. Бендер — осел!., [и далее: ] Вы знаете, Шура, как я вас уважаю… но вы осел. — Очередные элементы «еврейского стиля» у Паниковского. Ср.: «Мосье Боярский, я уважаю вас как фирму» [Бабель, Закат, сц. 1]; «Ты осел, Файвель» [В. Сольский-Панский, Шантажист, ТД 09.1927].

20//3

…Полтинничная манишка… взвилась вверх, свернувшись, как пергаментный свиток. — Манишка Паниковского отсылает нас к другому оборванцу с намеками на былую респектабельность — Мармеладову; у того «из-под нанкового жилета торчала манишка, вся скомканная, запачканная и залитая» [Преступление и наказание, 1.2]. Густо-барочное описание хитроумных устройств, которыми скрывают свою наготу обнищавшие дворяне (картонные круги, привязываемые вместо штанов; чулки, спускающиеся от колен вниз лишь на четыре пальца, сапоги, прикрывающие остальное, и т. п.), мы находим у Ф. де Кеведо в «Истории жизни пройдохи по имени Дон Паблос» [гл. 15]. Манишка Паниковского напоминает также о портупее Портоса в «Трех мушкетерах» А. Дюма, которая была расшита золотом спереди и сделана из простого, грубого материала со спины, прикрытой плащом [гл. 4]. Как мы знаем, в истории другого антилоповца — Козлевича — имеются параллели с другим мушкетером, Арамисом [см. ЗТ 17//1].

20//4

Отлил себе золотые гири, покрасил их в черный цвет и думает, что никто не узнает. — Идея Паниковского о якобы золотых гирях Корейко имеет прецеденты в недавних исторических легендах. Так, в мемуарах Б. Ширяева о Соловках рассказывается о заключенном Слепяне, имевшем в начале 20-х гг. типографию в Себеже:

«Типография служи[ла] одновременно базой для переброски за границу крупных ценностей, главным образом золота. Она была на подозрении и обыскивали ее каждую неделю, но безрезультатно. Слепян сплавлял золото в слитки, подобные по форме слиткам типографского металла, покрывал поверхность их этим же металлом и держал на самом видном месте. — Бывало так, — рассказывал он, — закончат обыск, протокол пишут, а я эти же слитки на их бумаги кладу, чтобы не разлетались…» [Ширяев, Неугасимая лампада, 124; указал Д. Аране].

20//5

Я не Бендер. Я честный! — Ср. этот оборот у героев Шолом-Алейхема: «Нет, Хаим, я тебя ругать не стану. Я — не ты»; «Ты ведь не Курлендер, ты собственным умом это можешь понять»; «Я не Берл Чапник, у меня имеются другие дела» и т. п. [Мариенбад, Собр. соч., т. 6].

20//6

Я вставлю себе золотые зубы и женюсь, ей-богу, женюсь, честное, благородное слово! — Сатириконовские интонации (ср.: «Женюсь… право, право… честное слово, женюсь!» [А. Бухов, Вчера, сегодня, завтра, НС 14.1916]), вероятно, подхваченные из речевых или литературных клише, которые еще предстоит выяснить. Ср., впрочем, сходные мечты маленького чиновника у Чехова: «Ставши бухгалтером, куплю себе енотовую шубу и шлафрок. И, пожалуй, женюсь» [Из дневника помощника бухгалтера].

20//7

Но тут заговорщики заметили, что из-под зеленых конторских занавесок пробивается свет… За письменным столом… сидел Остап Бендер и что-то быстро писал. — Писатель! — сказал Балаганов, заливаясь смехом и уступая скважину Паниковскому. — Сходная сцена, — когда герой «в ночь перед решительным боем» приводит в порядок дела и что-то пишет в своем кабинете, тогда как недалекие подчиненные подсматривают и делают свои комментарии, — есть в «Смерти Вазир-Мухтара» Ю. Тынянова (1929):

«Сашка… читал на ночь любимую свою поэму «Сиротка», сочинение господина Булгарина. Потом он улегся. Грибоедов сидел у себя, и окно его было освещено. — Все пишет, — сказал казак, взглянув в окошко со двора. — Да, дела, — зевнул другой» [Х.11; другое созвучие с этим романом в этой же главе см. ниже, в примечании 10].

20//8

У него было изнуренное лицо карточного игрока... [до конца абзаца]. — Сравнение Бендера с карточным игроком будет продолжено в ЗТ 23, где ему изменит счастье: «Игрок, ухвативший на рассвете счастливую талию и удивлявший весь стол, неожиданно в десять минут спустил все…».

Пассаж в стиле Толстого: ср., например, отступление о пчеловоде [Война и мир, III.3.20]. У Толстого есть и прямая параллель к сравнениям с игроком здесь и в ЗТ 23: «Наполеон [при Бородине] испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает» [III.2.34]. См. ЗТ 2//27; ЗТ 32//8.

20//9

Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом. — Слово «перелом», возможно, введено не без оглядки на частоту его употребления в статьях и лозунгах 1929–1930: «Год великого перелома», «Начало перелома» [передовицы ЛГ 02.12.29 и 16.09.29, статья И. Сталина в Пр 07.11.29], «Производственный перелом в Донбассе» [обложка Ог 30.10.30] и др. Слово это, впрочем, мелькает и в более ранней советской публицистике, например: «Наконец, обозначился перелом» [в Гражданской войне; Л. Сосновский, Советская новь, 30].

20//10

Множество людей… внезапно посыпались в стороны, и на передний план, круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на щеках. — «В облаке перед ним светилось чье-то чудное лицо. Непрошенное, незванное, явилось оно к нему в гости…» [Гоголь, Страшная месть]. «Померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец… Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима…»[Булгаков, Мастер и Маргарита, гл. 2; курсив мой. — Ю. Щ.].

Выражение «ветчинное рыло» есть в ИЗК, 273. На ассоциации с ветчиной наводит и сама фамилия Корейко.

В «Смерти Вазир-Мухтара» Ю. Тынянова лицо предателя капитана Майбороды «было сизо-бритое, цвета розового с смуглым, как тронутая тлением ветчина» [IV. 13].

20//11

Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом с серебряным медвежонком вместо ручки… — Эту вещь упоминает С. Горный среди предметов ушедшего быта: «Серебряный медведь-пресс-папье, из стилизованного, дырчатого, какого-то рябого серебра: по-видимому, это должно было означать шерсть звериную, начесы металла… На зазубринках, маленьких серебряных космах игрушечного медведя — повисла, зацепилась жизнь…» [Только о вещах, 18].

20//12

Над городом явственно послышался канифольный скрип колеса Фортуны. — Заготовки к этой фразе см. в ИЗК, 145, 224.

20//13

Первым начал самовар. — Оживающие, танцующие, поющие предметы — мотив, существующий у Диккенса и, возможно, у него взятый. Ср. знаменитое: «Начал чайник» [Сверчок на печи]. Мебель, домашняя утварь, реагирующие на настроение людей, подключающиеся к их действиям и разговорам, есть в «Очерках Воза», где бутылки бренди и