Сквозь испытания огнём - Дэвид Вебер

он нашел невероятно привлекательным и более чем немного возбуждающим. И он знал, что это отнимает у нее и ее горничной по меньшей мере час работы, пока они снова распутывают узлы.

— Я сказала, сегодня я чувствую себя такой чарисийкой! — сказала она гораздо громче. — Все… морское и все такое!

— Ну, ты и есть чарисийка! — ответил он, и она покачала головой и сказала что-то еще, чего он не смог расслышать из-за рева ветра. Но это было прекрасно. Это дало ему повод придвинуться еще ближе и обнять ее, в то время как он демонстративно приблизил ухо к ее губам.

— Ты что-то говорила? — подсказал он, прижимая ее к себе и наслаждаясь ее упругим, стройным теплом, и она усмехнулась.

— Я сказала, что, возможно, родилась чарисийкой, но на самом деле я всегда думала о себе больше как о зибедийке, — сказала она.

— Что ж, справедливо, — ответил он с ответной улыбкой. — Ты была воспитана Зибедией — и к тому же довольно агрессивно. Что было действительно умно со стороны великого герцога. Я сомневаюсь, что кто-нибудь в Зибедии думает о нем как об «этом пересаженном иностранце», но даже если кто-то и думает, он, вероятно, не думает так о вас или ваших двоюродных братьях. С другой стороны, — его улыбка стала задумчивой, — я всегда считал себя корисандцем, но это стало почти… второстепенным. Теперь мы все чарисийцы.

Она посмотрела на него снизу вверх, в глубину его внезапно задумчивых глаз, в то время как палуба под ногами дрожала в такт мощным двигателям тройного расширения «Алфрида Хиндрика». Его чувство юмора и отказ воспринимать себя слишком серьезно были очень реальными чертами его характера, но у Дейвина Дейкина была более глубокая, гораздо более вдумчивая сторона. Та, которую он маскировал другими сторонами, когда это было возможно. Она до сих пор не поняла, почему это было, хотя и начала подозревать, что это была преднамеренная попытка отличить себя от своего отца. Подданные Гектора Дейкина называли его «Гектор Хитрый», но его враги использовали такие прилагательные, как «беспринципный», «скользкий», «неискренний» и «коварный», и она задавалась вопросом, сознательно ли он — или бессознательно, если на то пошло — стремился избежать подобного ярлыка. Или, что еще хуже, ярлыка «каков отец, таков и сын» в сердцах и умах тех, о ком он заботился. Но какова бы ни была его причина, она помнила, как потеплело ее сердце в тот день, когда она поняла, что больше не является одной из тех людей, от которых он пытался скрыть эту свою проницательную, аналитическую часть.

— Думаю, что это, возможно, самое замечательное, чего достигли Кэйлеб и Шарлиэн, — продолжал он, не подозревая о ее мыслях. — Я имею в виду, что вся империя моложе любого из нас, но они убедили всех в ней, что мы принадлежим ей и, что более важно, что она принадлежит нам.

— Вот что происходит, когда кучка глупых островитян восстает против всего остального мира… и побеждает, — сказала она ему. — Когда люди следуют за тобой в такую печь, а затем выходят с другой стороны рядом с тобой, это связь, которую никогда не сможет создать простой рожденный править.

— Ты права. — Он кивнул и легонько поцеловал ее в лоб, затем развернул ее перед собой, обняв обеими руками, в то время как она прислонилась спиной к его груди. — Но я думаю, может быть, ты просто указала пальцем на другую часть магии. — Она посмотрела через плечо и изогнула бровь, и он пожал плечами. — Мы все вышли из этой печи рядом с ними, а не по пятам. И я говорю не только о принцах, великих герцогах и графах. Я говорю о каменщиках и плотниках. О простых моряках и железнодорожниках, о фермерах и фабричных рабочих. Я не думаю, что в мире есть кто-то настолько глупый, чтобы бросить вызов им двоим, но это не причина, по которой никто этого не делает. Это потому, что та связь, о которой ты говоришь, является личной для всех их подданных. И это оставляет ужасно большие следы, которые остальные из нас должны попытаться заполнить.

Он посмотрел вперед, прищурив глаза от ветра, который они несли, и поджал губы, обдумывая это. А потом, внезапно, он рассмеялся.

— Что? — спросила она, и он покачал головой.

— Я просто думал о том, как впервые оказался на чарисийском корабле, — сказал он. — Это было сразу после того, как Мерлин и Гектор вытащили нас из Делфирака, и я подумал, что «Дестини» — самый большой корабль в мире. Во всяком случае, он был больше, чем все, что я когда-либо видел! И ты бы видела выражение их лиц после того, как мы поднялись на борт, и все они поняли, что никто не подумал предоставить Айрис горничную или компаньонку! — Он покачал головой. — Вот она, невинная, деликатно воспитанная девушка — ей только что исполнилось девятнадцать, ради Лэнгхорна! — совсем одна на корабле с тремя или четырьмя сотнями мужчин, большинство из которых были не из тех, с кем могла знаться любая уважаемая молодая леди, и все они застряли на борту, до этого даже не видя женщину в течение нескольких месяцев.

— Действительно? — Франческа склонила голову набок. — Знаешь, не думаю, что кто-нибудь когда-либо говорил мне это! У нее вообще не было никаких сопровождающих?

— Ну, у нее был Филип — он был нашим законным опекуном. И у нее были Тобис, Трейвар и Жакки. Что еще более важно, однако, у нее был граф Сармут — тогда он еще не был графом; конечно, он еще даже не был бароном — и у нее был Гектор. И у нее был тот факт, что ни один из этих простолюдинов, изголодавшихся по женщинам, необразованных моряков и помыслить не мог о том, чтобы тронуть ее пальцем. Они были слишком заняты, спасая нас, и думаю, что все они решили, что она их