Русские современники Возрождения - Яков Соломонович Лурье

«увяданием средневековья». Как и на Руси, на Западе ждали конца мира по истечении седьмой тысячи лет от его создания, — правда, на Западе преобладало летосчисление от Рождества Христова, но время рождения Спасителя определялось примерно так же, ка в Византии и на Руси, — около 5000 года от сотворения мира и, следовательно, окончания 7000 лет существования мира ждали где-то между 1492 и 1500 годами.

Но рядом с великим страхом, как это часто бывает, жили и великие надежды. Никогда еще люди средневековья не думали столько о неизбежных переменах, ожидающих мир. Подобно Александру Македонскому из средневекового романа люди XV века стремились хотя бы накануне неизбежной смерти познать мир до конца: таков был, по преданию, один из аргументов, каким убеждал Колумб испанских монархов дать ему средства для экспедиции (она была совершена, как известно, как раз в 1492 г. — в году, когда ждали конца мира). Не менее важным доводом и пользу далеких экспедиций служило легендарное письмо царя Индии «пресвитера Иоанна» — то самое, которое на Руси называли «Сказанием об Индийском царстве». О «пресвитере Иоанне» помнили и Колумб, и Васко де Гама, направлявшиеся в Индию двумя путями — западным — через Атлантический океан и восточным — вокруг Мыса Доброй Надежды; путешественники имели с собою даже письма к царю-священнику или к его преемникам.

Вряд ли собеседники Курицына в Будине были смущены, если он рассказал им о своих новгородских знакомцах — русских еретиках конца XV века. Многие подданные венгерского короля, жившие на присоединенных им словацких и чешских землях, были гуситами — последователями великого чешского реформатора Яна Гуса, сумевшими после казни своего учителя в 1415 г. сохранить его учение. Гуситы преобразовали церковь, конфисковали многие церковные земли, упростили и сделали доступной народу церковную службу. Наиболее радикальные из них вообще отвергали церковную иерархию, требовали всеобщего равенства.

Наряду с чешским реформаторством проникали в Венгрию свободные идеи и из других стран, например из Италии. Европейские вольнодумцы так же не хотели верить во всеобщую гибель человечества в 1492 г., как и их новгородские собратья. Мир, который должен погибнуть, это был, по их представлениям, старый мир, где идет война всех против всех, царствуют ложь, жадность и суеверии. Московское «зелье в куряти» (яд в цыпленке), которым был отравлен Шемяка, вряд ли могло удивить собеседников Курицына — уж кто-кто, а итальянцы знали, как светские и духовные князья нарушают договоры, обманывают и исподтишка отправляют на тот свет своих соперников. Предвестники конца старого мира действительно налицо. Уже многие не верят «римской волчице» — папскому престолу, поддерживающему раздробленность государств: уже говорят, что и права пап на Рим и прилегающие области основаны на давнем обмане. Нарождается новый мир — без прежних границ и кровопролитных войн, мир науки и просвещении. Но, если новый мир не может быть построен без насилия, если города-республики не могут быть объединены под властью «икиарха» — доброго правителя, соблюдающего все их вольности, то нужно найти решительных вождей и вручить им всю полноту власти. Это — синьория, принципат — уступка народного суверенитета одному лицу, но временная — во имя всего народа и общего блага; когда всеобщая справедливость будет установлена, она больше не понадобится.

Мысли о новом мире не оставляли Федора Васильевича Курицына после возвращения из путешествия. Неожиданная задержка в Белгороде его, возможно, даже обрадовала: он получил досуг не только для конкретно-политических дел. Во всяком случае, именно после возвращения из Венгрии и Молдавии, в 1485 году, вокруг него создался тот кружок, который враги считали главным оплотом еретиков: «а та стала беда», по словам архиепископа новгородского Геннадия, после того, «как Курицын из Угорские земли приехал», и перебравшиеся из Новгорода в Москву протопоп Алексей, поп Денис и другие новгородские еретики стали постоянно ходить к нему. «Курицын у них и печальник (т. е. главный защитник), — жаловался Геннадий, — а о государской чести печали (заботы) не имеет».

Захваченный и допрошенный Геннадием участник этого новгородско-московского кружка рассказал под пыткой о собраниях кружка и об участии в нем еще одного лица — «угрянина Мартынки». Все эти подробности были для Геннадия очень дороги: они должны были служить доказательством его хорошей осведомленности и точности сведений, посланных в Москву. «А потому, — с торжеством заключал новгородский владыка, — Курицын начальник всем тем злодеям»{105}.

Чем же занимались Федор Курицын и его товарищи? К сожалению, известно об этом очень мало. Сохранилось несколько рукописей, созданных еретиками — составленный в середине XV в. свод всеобщей истории «Еллинский летописец», переписанный московским еретиком Иваном Черным (сбежавшим в Литовскую Русь еще до 1490 г.) и церковно-юридический сборник «Кормчая — Мерило Праведное», писанный рукой брата Федора Курицына дьяка Ивана Волка. Из числа памятников, вышедших£из еретических кругов, наиболее интересно и, по-видимому, наиболее оригинально «Лаодикийское послание». Зашифрованная цифровой тайнописью приписка к этому памятнику называет имя лица, «приведшего» (обретшего или привезшего) его: «Федор Курицын диак». Именно зашифрованность приписки и помогла «Лаодикийскому посланию» сохраниться в рукописной традиции последующего времени, когда имя Федора Курицына стало запретным.

Что же это за памятник? Загадочно уже самое его название. Лаодикия — город в Передней Азии, жителям которого было адресовано апокрифическое (не вошедшее в библейскую книгу апостольских посланий) послание апостола Павла, но с этим посланием сочинение Курицына ничего общего не имеет. Почему оно называется «Лаодикийским посланием», неизвестно. «Лаодикийское послание» Федора Курицына состоит из трех частей (считая третьей зашифрованную подпись автора). Первая часть представляет собой своеобразный философский трактат, построенный так, что каждое его изречение начинается с того слова, которым оканчивалось предыдущее, образуя как бы своеобразное стихотворение из десяти строк:

Душа самовластна, заграда (ограда) ей — пера.

Вера — наказание (наставление), ставятся пророком.

Пророк — старейшина, исправляется (направляется)

чюдотворением.

Чюдотворения дар мудростью усялеет

(поддерживается мудростью)…

Вторая часть — особая таблица из 40 клеток-квадратов, каждый из которых заключает в себе две буквы и комментарий к ним. Автор различает согласные («плоть», «столп») и гласные («душа» и «приклад») буквы, указывает, как сочетаются между собой отдельные звуки, как образуются слова женского и мужского «имени» (рода). Но таблица «Лаодикийского послания» служила не только своеобразной грамматической и фонетической энциклопедией. В каждой из клеток было помещено по две буквы — красная (написанная киноварью) и черная; заменяя одну букву на другую, таблицу можно было использовать как ключ к шифру{106}.

«Лаодикийское послание» было несомненно связано с другим, анонимным, памятником, встречающимся с ним в одних сборниках, — «Написанием о грамоте». В тех же сборниках переписывалась и