Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В две огромные темницы заточи их без раздумья
И сожги огнем священным и тюрьму и дом безумьи!{93}
Эминеску писал в конце XIX века — за десятилетия до первой мировой войны. Пришла эта война, не миновавшая и его родную Румынию, и о Цепеше-Дракуле на время забыли. Но вновь наступили мирные времена, и в веймарской Германской республике 20-х годов воскрес Дракула — на этот раз в его стоукеровском варианте, как средневековый, но оживший мертвец. Говоря об экспрессионистском фильме «Носферату», имевшем большой успех, известный киновед З. Кракауэр писал, что Дракула здесь — «фигура кровожадного, упивающегося кровью тирана, принадлежащего к области между мифом и сказкой. Весьма знаменательно, что в этот период воображение немцев. постоянно тяготело к таким фигурам, как бы под влиянием смешанного чувства ненависти-любви»{94}.
Чем это объяснить? Жизнь в Германии 20-х — начала 30-х годов была еще относительно спокойной — особенно в сравнении с последующими временами. По сосуществование «золота и праздности» с нуждой и лишениями порождало некие подспудные силы жестокости. Когда же пришел Гитлер и жестокость стала повседневностью, Дракула и связанные с ним мифы, потеряли привлекательность и ушли в небытие: экспрессионистское кино оказалось под запретом как упадочническое и вредное.
Но вновь наступила мирная эпоха — вторая половина XX века. И Дракулу вспомнил американский поэт Огден Нэш:
Люди, у которых есть все, что им нужно, любят убеждать людей, у которых нет того, что им нужно, в том, что им вовсе не нужно этого и что они попросту сгущают краски.
Лично я собрал бы подобных люден в какой-нибудь старинный замок на Дунас и направил бы туда за собственный счет полдюжины Дракул — для пущей острастки{95}.
Нэш едва ли знал Эминеску и по всей видимости ничего не слышал об историческом Цепеше-Дракуле. Тем удивительнее это совпадение: независимо друг от друга два разных поэта нового времени, выражая ненависть к окружающему их миру несправедливости, обращаются к одному и тому же историческому персонажу XV в.
Но ведь не они первые начали эту традицию. Она и сама восходит к XV веку. Люди, жившие в эпоху европейского Возрождения, тоже интересовались Дракулой не просто как одной из фигур недавнего прошлого — в истории этого беспощадного государя они искали урока и поучения. А в числе людей, обратившихся к этой теме, был и русский автор, чью «Повесть о Дракуле» переписал уже в 1486 г. наш знакомец Ефросин.
Что же представляет собой «Сказание о Дракуле воеводе» в ее ефросиновском варианте? Как и большинство зарубежных сочинений XV века о Дракуле, это сочинение содержит мало конкретно-исторических данных: здесь нет обычного в летописных повестях хронологического порядка изложения. «Сказание о Дракуле» — сюжетная повесть, по композиции больше всего напоминающая сказания о Соломоне и Китоврасе: ряд эпизодов, связанных одной темой и одним героем. Однако в отличие от Китовраса ее главный персонажно сказочный «дивий зверь», а «греческыя веры христианин воевода именем Дракула», правивший «в Мутьянской земли». По ни исторического имени Дракулы — Влад Цепеш, ни указания на время его правления (1456–1462 и 1477 гг.), ни вообще каких-либо дат в повести нет. Автор сразу начинает с эпизода, рисующего беспощадность воеводы: к нему являются турецкие послы, отказавшиеся снять свои «капы» (шапки), ссылаясь на то, что таков их обычай. Дракула решает подкрепить их обычай, приказав прибить их шапки к головам.
Дракула сажал на кол всех, кто ему не угодил: трусливых воинов, непочтительных послов, даже ленивую крестьянку, не починившую мужу рваную рубаху; он собрал на пир всех нищих страны и приказал сжечь дом, где они пировали. Но Дракула был не только жесток; он оказывался кроме того еще нелицеприятным государем и судьей, искоренявшим любые преступления, ложь и воровство в своем княжестве.
Что же представляет собой «Повесть о Дракуле» — апофеоз грозной власти, «модель царского поведения», как считали одни исследователи повести, или осуждение жестокого тирана, как думали другие?{96}Как относился к Дракуле Ефросин — первый переписчик повести о нем? Каким образом соединялись в системе интересов, представлений и симпатий этого книгописца описание «зломудрого» Дракулы с рассказом о счастливом народе, которому совсем не нужны государи?
От этих вопросов можно и уйти, если считать, что Ефросин как профессиональный книгописец переписывал все то, что ему заказывали. Но ведь известные нам рукописи Ефросина — «келейные» сборники, написанные для себя и для немногих друзей, а вовсе не чужие рукописи; «Повесть о Дракуле» Ефросин, как он сам отметил, переписал дважды, и во второй раз уже несомненно не на заказ. В подборе ефросиновских памятников, о которых шла речь до сих пор, явно ощущалась некая система. Не занимала ли и «Повесть о Дракуле» определенного места в его системе?. Для того чтобы ответить на этот вопрос, полезно разграничить две его стороны: смысл и значение повести для ее предполагаемого автора и для переписчика.
Ефросин включил «Повесть о Дракуле» и один из своих сборников, но автором ее он не был и никаких дополнений к ее оригиналу (в отличие от оригинала «Слова о рахманах») в его рукописи нет: в этом легко убедиться по второму списку повести, сделанному в конце XV века другим писцом и в другом месте. Кирилло-белозерского книгописца интересовали, по-видимому, в значительной степени литературные особенности памятника: подобно Китоврасу или Ихнилату, Дракула в повести был сложной фигурой: явно неположительной, но и не только отрицательной. С Китоврасом его сближала еще одна черта: он загадывал своим собеседникам трудные загадки. Он испытывал таким образом турецкого царя, послов, монахов, нищих.
— Хощете (хотите) ли, да сотворю вас беспечалны (избавлю вас от печали) на сем свете, и ничим же нужни будете (ни в чем не будете нуждаться)? — спрашивал он нищих.
Глупые нищие, не понимая второго, зловещего, смысла этих слов, с восторгом соглашались. Дракула избавлял их от вечной нужды, сжигая в «великой храмине» (доме){97}. Здесь не только жестокость, но и испытание ума собеседников, и те из них, кто, по выражению автора, был «неизящен», т. е. лишен мудрости и остроумия, тяжко расплачиваются за это.
Ефросина, таким образом, могла привлекать в повести тема ума, остроумия, «виртуозности» в возрожденческом смысле слова. Но, конечно, этим не исчерпывалось значение самой повести. Центральной ее фигурой все же был государь, носитель власти, и автор, очевидно, не случайно сделал его «зломудрым».
Кто же был этот автор, когда, при каких обстоятельствах и кем была написана
- Очерки истории средневекового Новгорода - Владимир Янин - История
- Петербург накануне революции - Лев Яковлевич Лурье - История
- История государства Российского. Том I - Николай Карамзин - История
- Тысячелетие России. Тайны Рюрикова Дома - Андрей Подволоцкий - История
- Никакого Рюрика не было?! Удар Сокола - Михаил Сарбучев - История
- Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода - Николай Храмцовский - История
- Иностранные известия о восстании Степана Разина - А. Маньков - История
- Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода - Валентин Янин - История
- Русские воеводы XVI–XVII вв. - Вадим Викторович Каргалов - История
- История Византийских императоров. От Федора I Ласкариса до Константина XI Палеолога - Алексей Михайлович Величко - История