Русские современники Возрождения - Яков Соломонович Лурье

связан с церковными кругами: несколько рассказов о чудесах, содержащихся в Софийской II и Львовской летописях, написанных митрополичьим дьяком Родионом Кожухом, позволяют предположить, что свод был составлен этим дьяком; подробнейший рассказ о строительстве Успенского собора дает основание для другой догадки: не был ли автор летописи как-то связан с причтом собора?{111} Автор последовательно осуждал Ивана III и защищал тех, кто стал жертвами его политики, — тверских бояр, подвергавшихся притеснениям после присоединения Тверского княжества в 1485 г., выселяемых из Новгорода новгородцев, братьев Ивана III — удельных князей. С полным сочувствием этим князьям летописец рассказывал об их столкновении с Иваном III в 1480 г. и упомянул о том, что в 1489 г. Андрей Углицкий заподозрил великого князя в том, что, нарушая клятву, тот намеревается арестовать его. Иван III поклялся брату, что ничего не замышляет против него — но поклялся какой-то странной, не встречающейся в других памятниках клятвой: «землей, небом и богом сильным — отцом всякой твари».

Вообще правоверие великого князя вызывало у составителя оппозиционного свода, явно связанного с церковью, серьезные сомнения. Первая жена Ивана III умерла рано — составитель свода довольно прозрачно намекал, что ее отравили, и называл даже виновника, того самого дьяка Алексея Полуектова, который помог Ивану III захватить ярославские земли. Второй раз Иван III женился в 1472 г. на Зое-Софии Палеолог, племяннице последнего византийского императора — невесту, приехавшую из Рима, сопровождал католический священник, и оппозиционный свод не преминул указать на то, что митрополит Филипп отказался участвовать в венчании Ивана III и Софии. Рассказывая о спорах Ивана III с другим митрополитом — Терентием, летописец неизменно сочувствовал митрополиту, но он сурово осуждал и митрополита, и великого князя за то, что при перестройке Кремля в 70-х годах они проявили неуважение к погребениям прежних святителей.

По своей антикняжеской направленности оппозиционный церковный свод 80-х годов, пожалуй, превосходил все независимые летописи XV века. Даже рассказывая о походе крымского хана Менгли Гирея на общего врага Крыма и Москвы — польско-литовского короля Казимира, летописец не только сообщил, что, захватив в 1484 г. «по слову великого князя» Киев, хан «вся люди в полон поведе (забрал в плен), и держателя (наместника) Киевского сведе с собою и с женою и с детми, и много пакости учинил, Печерскую церковь и монастырь разграбил, а инии бежали в печеру (пещеру) и задохшася», но и специально отметил, что захваченные в церкви Святой Софии священные сосуды Менгли Гирей отослал своему союзнику — Ивану III{112}.

Однако найти какую-либо определенную политическую программу, стоящую за этой критической позицией летописца, довольно трудно. В этом отношении составитель свода 80-х годов отошел еще дальше от «Нестора XV века», чем севернорусский летописец 1472 г. Совершенно чужд он был в отличие от кирилловских книжников какой-либо склонности к свободомыслию. Правда, один деятель итальянского Возрождения произвел сильное впечатление на составителя московского независимого свода 80-х годов: Аристотель Фиораванти, строивший как раз в те годы Успенский собор. О его «хитростях» этот летописец рассказывал подробнее всех остальных и с явным восхищением. Но «небрежение», которое проявляли во время кремлевских строительных работ духовные власти к останкам древних святителей, глубоко возмущало его: «делатели» ходили мимо гробов Ионы и других прежних святителей, «а что ни есть отесков (осколков) каменных, то все на гроб его падаше (падали)», — писал летописец{113}. Нисколько не сомневался он в отличие от своих северных собратьев в святости ярославских князей-чудотворцев, открытых в 1463 году. Напротив, он с благоговением и ужасом описывал божию кару над ростовским владыкой Трифоном за неверие в новых святых. Единственное, что, по-видимому, отстаивал оппозиционный летописец 80-х годов, это была старина — ив политической, и в церковной жизни.

Сообщил оппозиционный летописный свод 80-х годов в отличие от великокняжеского летописания и о новгородских еретиках конца века, правда, в весьма лаконичной форме. В 1488 г., записал он, били «попов новугородских на торгу (па площади) кнутьем, прислал бо их из Новагорода к великому князю владыка Геннадий, что пьяни поругалися святым иконам…»{114}Летописец явно не знал подоплеки всего этого дела и излагал ту версию, которая была объявлена перед «торговой казнью» (наказанием кнутом). Между тем новгородский владыка вовсе не считал наказанных новгородцев виновными только в кощунстве в пьяном виде. Он настаивал на том, что раскрыл большой еретический заговор, в котором участвует переехавший в Москву поп-еретик Алексей и другие; но в Москве не признали всех выдвинутых им обвинений, наказали кнутом только трех человек, присланных Геннадием, а одного даже избавили от наказания за недостатком улик. Московские власти, по словам возмущенного новгородского владыки, повели себя так, будто «Новъгород с Москвою не едино православие».

О борьбе с ересью еще не думал не только неофициальный летописец 80-х годов. С нею не пытался бороться и московский митрополит — Геронтий (1472–1489). Впоследствии, когда ересь уже была разгромлена, Иосиф Волоцкий объяснял такое бездействие, во-первых, тем, что Геронтий боялся «державного»

(«державный», стало быть, противодействовал борьбе с еретиками!), а во-вторых, тем, что Геронтий был «грубостью съдержим (охвачен, одержим)» — недостаточно образован{115}.

Но если Геронтий не захотел и не смог противостоять еретической «буре», то нашлись другие, более бдительные и непреклонные ее противники.

Двух из них мы уже знаем — новгородского владыку Геннадия и игумена Волоцкого монастыря Иосифа Санина. По своему положению Геннадий был более важной фигурой, чем Иосиф Санин, — ведь он имел сан архиепископа и как и ростовский архиепископ занимал в церковной иерархии место, следующее непосредственно за митрополитом. Но Иосиф, по-видимому, первым заметил еретическую опасность, и еще в конце 70-х годов, будучи монахом Боровского монастыря, написал послание против еретиков, отрицавших иконное изображение Троицы. Сразу после смерти своего учителя Пафнутия Боровского Иосиф, избранный было игуменом Боровского монастыря, поссорился с Иваном III, перешел под покровительство его брата — удельного князя волоцкого Бориса и основал монастырь в Волоке Ламском — как раз в то время, когда Борис Волоцкий «отказался» от власти великого князя и признал вассальную зависимость от Казимира (накануне «стояния на Угре» 1480 г.). Тем самым глава Волоколамского монастыря обнаружил стремление обеспечить своей обители такое же независимое положение, какое обрел Кириллов Белозерский монастырь и начале века.

Позиция Геннадия в начале его деятельности была куда более лояльной к великокняжеской власти чем позиция Иосифа: в 1479 г. он как раз поддержал Ивана III в его столкновении с Геронтием, и, возможно, именно это помогло ему занять в 1485 г. новгородскую архиепископскую кафедру. Но, став новгородским владыкой, Геннадий довольно скоро оказался в оппозиции к великокняжеской власти — важнейшую роль здесь сыграл вопрос о ереси