Желтая жена - Садека Джонсон

зовут Томми, он родился в тюрьме, мать свою не помнит, вырос здесь, служит кем-то вроде мальчика на побегушках – выполняет разные мелкие поручения хозяина. Томми был темноволосым и худощавым, с непомерно большой головой, которая, казалось, с трудом держится на слишком тонкой шее, и узкими, как щелки, глазами. Парнишка привел меня к деревянному домику, построенному в форме буквы «А», с высокой трубой на остроконечной крыше, откуда валил дым. Когда мы вошли, меня обдало жаром – точь-в-точь как на кухне у тетушки Хоуп. В нос ударил запах специй, такой резкий, что я не удержалась и чихнула.

– Будь здорова, – сказала полная широкобедрая женщина, по-видимому кухарка. Она обернулась, и лицо оказалось знакомым – это у нее я попросила ложку сегодня утром. Кухарка села к столу и принялась чистить кукурузу. Похоже, мое появление не особенно удивило ее. Судя по тому, как насмешливо кривились губы толстухи, она знала нечто такое, о чем я не догадывалась.

– Масса[14] Рубин велел накормить ее и переодеть, – объявил Томми.

Женщина вложила в ладошку мальчика сочное яблоко.

– Держи. И сбегай за водой для ванны.

Томми выскользнул наружу.

– Как тебя зовут? – спросила кухарка. Она была круглолицая, с пухлыми щеками и цепким взглядом, по возрасту явно за сорок, примерно как Лавви. Выражение лица женщины трудно было назвать дружелюбным. Когда она открывала рот, становилась видна большая щель между передними зубами.

– Фиби, мэм. – Я надеялась, что вежливое обращение сгладит не самое благоприятное впечатление от нашего знакомства.

– Элси, – коротко бросила женщина.

Она поднялась из-за стола, повернулась ко мне спиной и стала помешивать в кипящем котелке.

– Мы не обязаны нравиться друг другу. Достаточно просто ладить, – добавила кухарка.

Она поставила на стол миску, до краев наполненную дымящейся солониной с тушеной капустой и рисом, а затем демонстративным жестом протянула мне ложку. Я уселась на высокий табурет и принялась за еду.

– Как вкусно, – похвалила я, молниеносно разделавшись с угощением.

– Хочешь добавки?

– Да, если можно. Путь был долгим.

– Хм, ты говоришь как белая. Откуда ты родом?

– Чарльз-Сити.

Элси снова наполнила миску. Вторую порцию я тоже проглотила в два счета и запила стаканом вкуснейшего лимонада.

Кухарка сняла котелок с огня, отставила в сторону и вытерла плиту тряпкой.

– Ну, с этим покончено, – заявила она. – Теперь можешь подняться наверх и принять ванну. У Томми, должно быть, все готово.

Я предложила Элси помочь убрать со стола и помыть посуду, но она велела отправляться наверх. Совершенно очевидно, что кухня была ее вотчиной, где посторонним не место.

Я поднялась по узкой деревянной лестнице. Поскольку весь жар от плиты шел наверх, на втором этаже стояла ужасная духота. Комната была не такой просторной, как та, в которой жили мы с мамой в нашем швейном домике. Однако оказаться под крышей, после того как я больше недели брела по дорогам, привязанная веревкой к незнакомым людям, и ночевала под открытым небом, слушая свист ветра и вой койотов, – уже казалось настоящим счастьем.

Ванна – большое металлическое корыто, – полная исходящей паром воды, стояла посреди комнаты. Стянув с себя заскорузлую одежду, я погрузилась в ванну. Тот мужчина, который спас меня на аукционе, наверняка захочет получить ответную благодарность. Мама любила повторять: ни одно доброе дело белого человека не делается просто так, от тебя непременно потребуют расплаты. Я провела смоченным в воде полотенцем по плечам и шее, а затем сползла чуть ниже и запрокинула голову, позволяя влаге пропитать волосы. Как только тело погрузилось в горячую воду, слезы сами собой хлынули из глаз. Внутренности свернулись в тугой клубок. Боль была невыносимой. Я разрешила себе плакать всего одну минуту – столько времени мама отводила на то, чтобы предаваться горю. Одна минута печали, а затем вновь невозмутимый вид, прямая спина, расправленные плечи – и за работу. Но минута превратилась в десять. Я не заметила, как они пролетели, но, придя в себя, поняла, что своим горем остудила воду.

Торопливый стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Элси влетела в комнату, на локте у нее висели два платья.

– Это для дома. А в этом можешь работать. Масса хочет, чтобы ты прислуживала ему вечером.

– Масса? – повторила я. Она имеет в виду «мастер»?

Элли выглядела удивленной.

– Да, масса Рубин Лапье. Владелец тюрьмы. Разве в ваших краях к хозяину обращаются как-то иначе?

Кухарка сгребла в охапку мое ярко-красное платье.

– Это мы вынесем на задний двор и сожжем.

– О нет, пожалуйста! – воскликнула я, протягивая руку. – Это платье моей мамы.

– Воняет ужасно. Ну, дело твое, можешь оставить, – пожала она плечами.

Когда Элси собиралась положить платье обратно, под руку ей попался дневник, спрятанный в потайном кармане. Я замерла, вспомнив предостережение мамы: рабам, которые умеют читать и писать, отрубают пальцы и выкалывают глаза. Элси ничего не сказала, лишь отвела взгляд и аккуратно развесила платье на спинке стула. Я от души надеялась, что молчание кухарки означает, что мы поладили.

– Одевайся, – велела она. – Пока отдохнешь, а к вечеру зайду за тобой, объясню, что делать дальше.

Элси ушла. Я снова осталась одна. Мебели в комнате было немного: три деревянных топчана, покрытых тонкими тюфяками, два стула и стол в углу, вместо гардероба – вбитые в стену крючки, на которых болталось несколько юбок. На столе стоял масляный фонарь. Выбравшись из ванны, я оделась в домашнее платье и как подкошенная рухнула на один из топчанов. Напротив лежанки находилось открытое окно, из которого время от времени тянуло прохладой, со двора долетали приглушенные звуки – голоса людей, заключенных в недрах адской бездны, где совсем недавно томилась и я. Лежать под колючим шерстяным одеялом было жарко. Я откинула его, но вскоре почувствовала холод и натянула до самого подбородка, а еще через минуту вновь отбросила в сторону, изнывая от духоты. Так продолжалось некоторое время, пока меня не сморил сон. Когда я снова открыла глаза, то увидела склонившуюся надо мной Элси.

– Что с тобой? – спросила кухарка.

Я попыталась заговорить, но не сумела произнести ни слова пересохшими губами. Элси поднесла флягу с водой, я сделала несколько жадных глотков и без сил упала обратно на подушку. Следующие дни я спала, просыпалась, пила воду, потом меня рвало, и я вновь погружалась в беспокойную дрему, из которой выныривала, разбуженная собственным криком. К исходу третьих суток Элси попыталась накормить меня тушеным мясом, но я едва смогла проглотить пару кусочков.

– Да ты, видать, не хочешь поправляться, – покачала головой кухарка.

Ее голос звучал укоризненно, и я заставила