Наследник - Владимир Малыхин

конюшне: город Энгельс, в котором Виктор несколько раз был в конном наряде... образ старого друга

отца, студента-партгысячника по имени Вилли, который был родом из немцев Поволжья и всегда

носил фуражку "Тельманку" и высокие черные краги. А когда он вспомнил о том, как ошеломил

Бульбу водопадом великих имен, ему стало не по себе, он крякнул и натянул на голову одеяло, словно

хотел укрыться от своего хвастовства. "Интеллигент липовый. — думал он о себе. — Бульбу, видите

ли, словесами победил. А что я об этих Шиллерах сам знаю, кроме их имен на корешках книг в

дядиной библиотеке? " Мысли перенесли его в те далекие годы, когда он любил рыться в книжном

шкафу у дяди в Милютинском переулке. Перед ним поплыло лицо дяди Яна, потом вдруг Кутякова,

Ноделей... Потом он увидел Машу. Она что-то шептала ему, грозя пальцем. Виктору послышалось,

что она называла его Несмышленышем". И она туда же, — с обидой подумал он засыпая под утро, —

неужели я и впрямь еще мелочь пузатая...".

* * *

Анна Семеновна ошибалась, когда говорила Маше, что Виктор пребывает в счастливом неведении

насчет судьбы ее брата. Виктор давно, еще задолго до училища, понял, что дядя Ян арестован.

Сознавать это было для него мучительно трудно, он долгое время ощущал почти физическое

страдание. Но он убедил себя в том, что это страшная роковая ошибка, такая же роковая, как аресты

его любимого героя комкора Кутякова и старых большевиков Ноделей. Виктор был совершенно не

согласен с матерью, которая в их семейном кругу осторожно намекала, что всё это дело рук некоего

Иосифа Первого... Прекрасно понимая кого она имеет в виду, Виктор не вступал с ней в спор (потому

она и думала, что он в неведении), был убежден, что во всем был виноват бывший нарком внутренних

дел Ежов, который обманывал товарища Сталина и поплатился за это своей головой. Что же касается

арестов, которые продолжались и после Ежова, то он также считал, что и здесь товарищ Сталин не

виноват, что и эти аресты творят преступники и враги советской власти, которые его обманывают, но

которые тоже обязательно за все ответят своей головой. И этот новый нарком, этот грузин со

змеиными губами в троцкистском пенсне...

На другой день Виктор записал в своей заветной тетрадке: "Я где-то читал, что Ллойд Джордж

однажды записал в своем дневнике: "Сегодня мне исполнилось 40 лет, молодость прошла, пора

жениться". Я сегодня напишу так: вчера старый солдат Бульба здорово утер мой сопливый нос. Он

прав, пора мне вылезать из коротких детских штанишек и натянуть на свой зад другую одежку."

Курсанты жили вестями с фронта. Всех волновали тяжелые бои в районе Дона, Волги, а потом в

самом Сталинграде. А когда в середине сентября дивизия генерала Родимцева штурмом взяла Мамаев

Курган и остановила немцев, командир дивизиона на построении объявил:

— Теперь точка! Они выдохлись. Хенде хох!

Виктору показалось, что он чуть-чуть было не перекрестился... В тот вечер им уже не в первый раз

показывали кинохронику "Разгром немцев под Москвой". С экрана победно звучала песня, которую

Виктор считал военным гимном — "Священная война".

В ночь под Новый, сорок третий, год дивизион был построен в просторном помещении столовой и

начальник училища, поздравив курсантов, сказал:

— А теперь вам новогодний подарок.

И он зачитал приказ командующего Приволжским военным округом об их выпуске и присвоении

каждому офицерского звания. Виктору Дружинину было присвоено звание лейтенанта артиллерии. И

несмотря на то, что некоторым было присвоено звание "младшего", все они в едином порыве

сотрясли столовую мощным "Ура!". Потом им выдали новое офицерское обмундирование: шинель,

гимнастерка, галифе, новые кирзовые сапоги и ремни, теплое белье и роскошные байковые портянки.

И не беда, что все это было многим не "по ГОСТу и росту", а потому дыбилось и топорщилось на

плечах и спинах, отнюдь не придавая им бравого вида. Все это было мелочью жизни по сравнению с

лейтенантскими кубарями, которые каждый из них уже давно приобрел у каптенармусов за махорку

или сахар.

* * *

Утром Виктор побежал прощаться с Уланом. В кармане у него лежало несколько кусочков сахара,

которые он откладывал для этого из своего пайка. Дневальных в конюшне не было видно. Это

Виктора вполне устраивало, он не хотел, чтобы были свидетели. Виктор подошел к Улану и стал

гладить его крутую шею. Улан скосил на него карий глаз и приветливо закивал мордой. — Пришел с

тобой попрощаться, Улан, — тихо проговорил Виктор и вложил кусок сахара между его теплых губ.

Улан благодарно закивал мордой. Виктор дал ему еще кусок. Улан повернул к Виктору удивленную

морду, спрашивая:

- Что произошло, почему ты сегодня такой добрый?

— Я уезжаю от тебя навсегда, — сказал Виктор и прижал его морду к своему плечу.

Потом протянул ему последний кусок сахара, поцеловал и выбежал из конюшни. Вслед ему

раздалось громкое ржание Улана...

* * *

На другой день после обеда молодые лейтенанты Шалаев, Глейзер, Яхимович и Дружинин шагали

в город. Мела колючая метель. Снег забивался за ворот, слепил глаза. В руках Виктор держал свой

небольшой домашний чемоданишко, когда он его упаковывал, выяснилось, что очень много места

занимают письма Маши. Но выбросить их он не захотел. Пришлось разложить их стелькой по дну

чемодана. К дому, в котором жили родители Глейзера они подошли залепленные снегом с головы до

новых кирзовых сапог. У крыльца долго приводили себя в порядок, чтобы войти в дом в полном

офицерском параде...

— Пусть они увидят, что мы офицеры, а не хухры-мухры, — смеялись они, смахивая снег с плеч и

спин друг друга.

В маленькой двухкомнатной квартирке было чисто и уютно. Их встретили очень гостеприимно и

даже ласково, угостили домашней наливкой, накормили вкуснейшей домашней лапшой, а на второе

подали, как сказал хозяин, их "фирменное" блюдо — Польскую рыбу, которая оказалась...

картофельными оладьями с кусочками кисло-сладкого мяса.

— Отличная вещь! Вкуснятина! — громко сказал Виктор, — но почему Вы назвали это царское

блюдо Польской рыбой?!

— Э-э! — поднял палец Глейзер-отец, — это дорогой товарищ лейтенант, факт исторический. Так

эту еду величают все бывшие польские евреи. А почему? Я Вам сейчас скажу. Польша не имеет моря

и рек там, как у меня грошей, раз-два и обчелся. Откуда же там, я Вас спрашиваю, может ловиться

рыба? — Он улыбнулся. — Русские говорят, что на безрыбье и рак рыба, а мы жарим оладьи вместо

рыбы. Вот и весь секрет. Теперь Вы меня поняли, товарищ лейтенант? Вот Вам и вся наша кухня! Хе-

хе... Выпейте еще сладкой наливки, дай бог Вам всем здоровья.

Они все остались там на ночь. Виктор лежал и сквозь дрему ему вспомнились стихи Иосифа

Уткина.

И под каждой слабенькой крышей,

Как она не слаба,

Свое счастье, свои мыши,

Своя судьба.

Вечером они выехали из Саратова. Их путь лежал в небольшой городок Воронежской области, где

тогда находился штаб гвардейской армии. Слегка подвыпивший старшина бренчал на балалайке и

негромко напевал:

Синенький скромный платочек

Фриц посылает домой

И добавляет несколько строчек,

Дескать, дела ой-ё-ёй.

Бежим, дрожим

Мы по просторам чужим...

Маша, как и почти все девчата из ее класса, работала теперь на швейной фабрике, а по вечерам

дежурила в качестве "нянечки" в одном из госпиталей. Однажды во время ее дежурства в госпиталь

был доставлен английский моряк с эсминца, сопровождавшего военный транспорт союзников в

Мурманск. Он был тяжело ранен в плечо во время атаки немецких истребителей. После первой

операции в Мурманске понадобилась еще одна, более сложная, и моряка отправили в Москву. Его

поместили в одноместную палату, которую обслуживала Маша. Это был рыжеватый парень лет

тридцати от роду с улыбчивым лицом и глазами цвета морской волны. Маша приняла раненого в

палате, постелила свежее белье, взбила подушки, помогла ему улечься на койку, пожелала по-

английски спокойной ночи (она знала десятка два английских слов) и направилась к двери. Раненый