Наследник - Владимир Малыхин

и спрыгнул на рельсы. Все пути были наглухо забиты составами. Многие из них состояли из

пассажирских и товарных вагонов. Бог знает, к каким только железным дорогам не были они

приписаны до войны. И к южным, и к северным, и к западным, и к восточным. Возле некоторых

вагонов толпились измученные долгой дорогой эвакуированные. Они вылезали из душных и

опостылевших им вагонов подышать свежим воздухом, набрать в чайники и котелки вокзального

кипятка, да купить, если повезет, свежую газету. Маневренные "кукушки" перекликались

тревожными гудками. По графику проходили здесь только воинские и санитарные эшелоны, да и те

нередко простаивали многими часами и сутками.

Виктор быстро зашагал по пропитанным дегтем шпалам в сторону вокзала.

На перроне и в залах ожидания сотни людей сидели, лежали, спали, закусывали. Многие стояли у

закрытых касс и газетных щитов, двигались вдоль и поперек, толкаясь и мешая друг другу. Много

было военных. По их видавшим виды сапогам и шинелям, выгоревшим на солнце пилоткам и

обветренным лицам было видно, что они "оттуда".

Балансируя между тюками, чемоданами, лежащими и сидящими на полу людьми, Виктор вышел

на привокзальную площадь. По площади сновали прохожие, к тротуару приткнулось с полдюжины

"эмок" и "газиков". Чуть поодаль, у складских помещений, стояли несколько полуторок и ломовых

извозчиков. Виктор подошел к пожилому постовому милиционеру и спросил, как добраться до

пристани. Тот гостеприимно козырнул: — До пристани у нас, как до города Рима, ведут все пути, — и

стал объяснять дорогу.

Виктор шел по каким-то окольным улицам и только тогда заметил, что в Саратов-то, оказывается,

уже почти пришло лето. Вдоль старых деревянных заборов нависали распустившиеся ветви сирени и

акаций. От них на тротуарах дрожали узоры теней. Вдоль обочин дороги зеленели лопухи и крапива.

Возле одного из домов пощипывал травку привязанный веревкой к забору костлявый козел. Многие

прохожие были в картузах и сапогах бутылками, шалях и длинных, почти до земли, юбках. Во всем

этом Виктору виделось что-то истинно волжское, от Фомы Гордеева. Но когда он вышел на

центральные улицы города, картина резко изменилась. Большинство прохожих по внешнему виду

были типичными горожанами. Среди них часто угадывались эвакуированные. Их можно было узнать

по говору и выражению лиц, усталых и в то же время любопытных. Дребезжали трамваи, сигналили

автомашины, по радио передавали письма на фронт.

У спуска к Волге Виктору повстречался гужевой обоз, груженный мешками с мукой. Впереди

верхом на резвом буланом коне ехал подбоченившись усатый чернявый майор, похожий на Дениса

Давыдова... Майор держал в зубах длинный мундштук с самокруткой, игриво поглядывал на

проходящих особ женского пола. Неподалеку от берега дымила высокая фабричная труба, а у ворот

фабрики выстроилась вереница телег с пустыми бочками, судя по запаху из-под рыбы.

А вот и она сама — матушка-Волга!

Виктор видел Волгу впервые. В его сознании она книжно вписалась широким водным раздольем,

по которому плывут лихие и хмельные Стеньки Разина челны, или тянутся огромные баржи

натруженными репинскими бурлаками. Но сейчас он увидел иное. Поверхность Волги не была

зеркальна, как у Москвы-реки. Волга бугрилась небольшими крутыми волнами, похожими на могучие

мышцы. Казалось, что не течение создает эти волны, а сами они, вечные трудяги, неудержимо тянут

за собой матушку-Волгу. Стоя на откосе и смотря на реку, Виктор подумал: "А ведь город Энгельс,

что напротив, это же бывшая Покровская слобода, та самая, которую Лев Кассиль изобразил в своем

"Кондуите". И ему вдруг вспомнился антитифозный плакатик покровских гимназистов: "От чистоты

хорошей не бывает вошей. Тиф приносит вша. Точка и ша!".

* * *

Училище располагалось на противоположной от Волги окраине города. За высокой деревянной

оградой высились два трехэтажных кирпичных здания, а метрах в ста от них белели двухэтажные

домики для семей комсостава. Здесь же была почта, куда Виктор, как и все другие новички, первое

время бегал почти каждый день, опуская в большой деревянный почтовый ящик треугольники своих

писем и получая в окошечке у смешливой и очаровательной блондинки с ямочками на щеках ответы

из дома. В девушку по этим причинам были влюблены поголовно все новички, тем более, что, по их

общему мнению, она была вылитая молодая кинозвезда Людмила Целиковская.

Училище было конноартиллерийское, поэтому в другом конце территории военного городка

находились конюшни — несколько длинных кирпичных сараев. Неподалеку от зданий казарм был

сооружен под легким навесом летний кинозал без стен. Там иногда показывали фильмы и военную

кинохронику.

Но все это было потом. А пока в проходной училища Виктор Дружинин предъявил дежурному

курсанту свои документы. Дежурный внимательно их прочитал, вернув, весело подмигнул и спросил:

— Закурить будет? — Виктор протянул ему пачку "Беломора".

Он взял две папиросы, одну заложил за ухо, другую всунул в рот:

— Спасибо, а то махорочка кончилась. Идите до дежурного по училищу, вон там, за углом налево.

Ну бывайте! Ще увидимся, тогда и рассчитаемся.

Дежурный по училищу лейтенант, ознакомившись с документами, усадил Виктора на прохладный

клеенчатый диван и стал расспрашивать о Москве. Потом он коротко рассказал историю училища,

упомянув при этом, не без гордости, имена нескольких высших артиллерийских начальников, бывших

курсантов. В конце беседы дежурный пожелал курсанту Дружинину успехов в боевой и политической

подготовке, вызвал дневального и приказал отвести новичка в карантин.

* * *

В тот же день Виктор перезнакомился со всей "карантинной командой", которая с ходу

"расстреляла" весь его табачный запас — четыре пачки московского "Беломора". Узнав, что Виктор из

Москвы, они забросали его вопросами, что там и как...

— А ты Сталина видел? — поинтересовались многие из них.

— Видел, — сказал Виктор.

— Да ну?! Врешь! А где ты его видел? — раздались голоса.

Виктор хотел было рассказать им, что видел он Сталина на предвоенных парадах, но, вдруг

подумав, что это слишком обыденно, а потому неинтересно, решил прихвастнуть:

— Было дело... — загадочно произнес он.

— Они с неподдельным интересом и уважением поглядели на Виктора и кто-то доверительно

спросил: — Ну как он... там?

— Ничего, — пожал плечами Виктор, — живет в Кремле... командует. . курит трубку. . в общем,

как обычно.

Собеседники задумались, собираясь узнать у Виктора более интимные подробности о жизни

вождя. Виктор это понял и, решив переменить скользкую тему, стал им подробно пересказывать

содержание кинохроники о разгроме немцев под Москвой, которую он знал почти наизусть, так как

ходил в "Ударник" смотреть ее много раз. В тот же день его окрестили "Москвичом", пополнили

общий "котел" его домашней провизией и определили место на нарах.

Так началось его карантинное житье. Днем они убирали территорию военного городка, строили

коновязь, разгружали баржи на Волге. А по вечерам, после отбоя, для развлечения общества

рассказывали по очереди всякие героические были и небылицы, в основном из фронтовой жизни,

большим спросом также пользовался какой-то старинный пухлый роман без начала и конца о

любовных похождениях блестящих дореволюционных кокоток высшего света. Иногда они пели под

аккомпанемент Виктора на бесхозной гитаре, у которой недоставало двух басовых струн.

Незадолго перед концом карантина у них случилось ЧП. Дежурный по карантину обнаружил, что

из общего "Сидора", в котором хранились продукты будущих курсантов, исчез большой шмоток сала.

Дежурный доложил об этом "старшому" карантина, которого ребята сами выбрали. Это был

фронтовик лет тридцати с медалью "За отвагу, двумя красными ленточками на груди за ранения и

"буденовскими" усами. Узнав о пропаже, он приказал дежурному построить карантин:

— Будем гада стыдить и обнаруживать. За такие дела нужно ноги вырвать и спички вставить!

Когда все были построены, Старшой, наливаясь багровым гневом, стал держать речь:

— Товарищи будущие курсанты и командиры! Что же это у нас получается? Стыдно и позорно! И