Наследник - Владимир Малыхин

В Красной Армии штыки, чай найдутся.

Без тебя большевики обойдутся.

Лейтенант быстро подошел к строю и громко крикнул:

— Курсант Дружинин! Отставить песню!

Виктор замолчал. Жмурик" некоторое время молча шагал рядом со взводом, потом его прорвало:

— Тюфяки! Суслики! Суворов учил: — Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей в барабан!

А вы? Мамкины сынки, а не бойцы непобедимой Красной Армии. Ишь чего запел: "без тебя

большевики обойдутся!" За эти слова, курсант Дружинин, Вам два наряда вне очереди! Ясно?!

— Ясно, — ответил Виктор. Только эту песню, товарищ лейтенант, выдумал не я, а известный

пролетарский поэт — Демьян Бедный!!

— Отставить разговорчики в строю! — крикнул лейтенант. Мы тоже ученые и не палкой деланы...

Два наряда на конюшне за вредную песню! Старшина! — приказал он, — обойдемся без ученого

москвича! Запевай о трех танкистах!

Старшина никогда не был запевалой и не отличался ни слухом, ни голосом. Поэтому он с

удивлением поглядел на лейтенанта, но приказ есть приказ. Кашлянув в ладонь, старшина во весь

голос грянул песню о трех танкистах.

* * *

Внеочередной свой наряд курсант Дружинин отбывал на конюшне. Давным-давно прошло то

время, когда Виктор, как и многие другие курсанты из городских, плевался и корчился от ноющих

синяков и шишек благоприобретенных во время занятий по верховой езде. Синяки и шишки давно

зажили, а верховая езда стала теперь для него любимым предметом. Ему по душе стал теплопряный

запах конюшни и лошадиного пота, а ухаживать за своим гнедым жеребцом по кличке Улан ему даже

доставляло удовольствие, он его мыл и чистил до зеркального блеска. А когда его трудами Улан на

смотре был удостоен похвалы самого командира дивизиона, старого кавалериста и великого знатока

лошадей, имеющего, по слухам, два Георгиевских креста за первую мировую войну, Виктор был в

восторге, но суеверно долго плевал через левое плечо, опасаясь дурного сглаза...

Сначала Виктор подошел к Улану и по-хозяйски его оглядел, подсыпал в кормушку овса, потрепал

по крутой мускулистой шее и лишь после этого приступил к обязанностям дневального по конюшне.

Застоявшиеся кони гулко переступали копытами по дощатому настилу, сопели и фыркали, судорогой

кожи и длинными хвостами, прогоняя привязчивых злых мух и слепней. На чердачных бревнах под

крышей стонали и картавили голуби, а под ногами коней и возле кормушек бойко чирикали и

суетились жирные амбарные воробьи. Виктор вымел и вывез несколько тачек навоза, подмел проходы

между длинными рядами лошадиных стойл, подсыпал в кормушки овес и с чувством исполненного

долга, усевшись на завалинке у ворот конюшни решил сделать перекур. Свернул цигарку, выбил

искру из самодельного самопала, прикурил и с удовольствием затянулся ароматным махорочным

дымком. "Скорее бы на фронт, — мечтательно подумал он, — сколько можно жевать курсантскую

пайку хлеба и хлебать котелок пшенки на четверых? А еще этот гад, Жмурик! Не дай ему бог

встретиться со мной где-нибудь на фронте, я бы его там помуштровал за милую душу"... Виктор

размечтался, фантазия его разыгралась: он на фронте в чине капитана командует батареей, нет, лучше

в чине майора — дивизионом. К нему прибывает на должность комвзвода Жмурик и докладывает,

вытянувшись по стойке "смирно", что прибыл в его распоряжение для продолжения дальнейшей

службы.

— Ах, это Вы, лейтенант! — говорит ему Виктор. — Рад Вас видеть! А что это у Вас сапоги в

глине и пуговка на гимнастерке не застегнута? Вы ведь представляетесь старшему начальнику, а не

родной теще. Устав позабыли? Извольте выйти и привести себя в должный порядок, Кру-у-гом!

Виктор представил себе растерянную физиономию Жмурика и даже крякнул от удовольствия. "Но

это еще не все. — злорадствовал Виктор, — я еще заставил бы его подпеть мне при случае под гитару

или баянчик ту самую песню Демьяна Бедного. Пусть попробовал бы не запеть, сучий хвост"...

Неизвестно какие бы еще приятные мысли пришли ему в голову, если б к нему не подсел пожилой

ездовой хозвзвода. За прокуренные висячие усы и трубку-люльку, которую он никогда не вынимал изо

рта, курсанты прозвали его Бульбой, имея в виду знаменитого Тараса. Присев рядом с Виктором, он,

пыхтя своей люлькой, запустил руку в глубокий карман своих, похожих на шаровары, запорожских

казаков, выгоревших на солнце галифе и вытащил оттуда облепленную махоркой маленькую баранку.

— На вот, пожуй, — сказал он, протягивая ее Виктору. — В городе на рынке вчерась разжился,

целую связку баба уступила за кусок мыла.

— Спасибо, ешьте сами, — неуверенно проговорил Виктор.

— Бери, бери! Не гордись, чего уж там... У меня еще есть.

— Спасибо, — пробормотал Виктор, беря баранку и впиваясь зубами в твердое, как камень,

блестящее колечко...

А Бульба, посасывая люльку, говорил:

— Поглядел я вчерась на город Энгельс и злость меня взяла. Ей богу, не узнал. При немцах все

было чин по чину, чисто, ухожено. А теперь — черт ногу сломит, как отхожее место... Тьфу! Глядеть

противно!

— А Вы и при немцах там бывали?

— Приходилось, — мотнул головой Бульба. — Я и при их выселении участвовал.

Виктор слышал о переселении немцев Поволжья в Казахстан и еще куда-то, но не очень-то

задумывался об этом, считая что это обычная эвакуация населения в глубокий тыл на случай если

Гитлер дойдет до этих мест.

— Как же Вы их? — спросил он, чтобы поддержать разговор с Бульбой, которому был

признателен за баранку.

— Вспоминать тошно, — махнул рукой Бульба. Бабы их причитают, детишки криком

надрываются, вся живность по городу разбеглась — свиньи, куры, собаки... Одним словом — Содом и

Гомор-ра. — Он помолчал, посасывая люльку, и хмуро сказал: — Я с этим, парень, не солидарен... не

одобряю. В чем они виноватые перед нами? Они за Гитлера не в ответе... Тем паче, детишки ихние...

— Вы что же силой их выселяли? — удивился Виктор, которому и в голову не приходила мысль о

том, что немцы не хотели уезжать в тыл подальше от Гитлера, который по его мнению мог бы им

мстить за предательство Рейху.

— А ты как думал? — повернулся к нему Бульба, — конечно силой, кто же из родного дома уходит

по своей охоте! Только выселение делали не мы, а особисты из Москвы, аль из Саратова, того не могу

сказать, не знаю. А мы вокруг города с карабинами наизготовку лежали.

Виктор искренне удивился:

— Так значит их насильно?!

Бульба внимательно посмотрел на Виктора и ухмыльнулся:

— Да неушто ты и впрямь никак не поймешь что к чему? Их же, бают, по приказу самого

Сталина... Несмышленыш ты еще, парень, вот что я тебе скажу. Ты, видать, еще жизнь-житуху толком

не нюхал. Наверное жил не тужил и мозгой не шевелил. А надость кумекать что к чему, — Бульба

повертел корявым пальцем возле виска, и продолжал: — Надо понятие иметь, где чёт, где нечёт, где

орел, а где решка... Понял?

Виктор быстро взглянул на Бульбу. Его очень обидело слово "несмышленыш"

— Ишь какой великий мыслитель нашелся. — подумал он, — учитель хренов".

И решил проучить Бульбу, уничтожить его своей эрудицией.

— Да-а-а, — многозначительно проговорил Виктор, — это верно, немцы бывают разные. Одно

дело Гитлер с Геббельсом, другое — Гёте и Шиллер.

Бульба покосился на Виктора, пососал льльку, и не очень уверенно произнес:

— Люди говорят, что и Маркс с Энгельсом немцами были. — Это не совсем точно, —

наставительно произнес Виктор, — Маркс был наполовину еврей, а вот Бетховен, Мах, Авенариус и

Шопенгауэр — чистые немцы.

Бульба уважительно посмотрел на Виктора и полез в карман своих шаровар за второй баранкой.

— Я ж об том и толкую, — проговорил он, протягивая ее Виктору. — Накось, погрызи еще.

"Вот это другое дело, — победно подумал Виктор, а то несмышленыш..."

Виктор всегда считал себя мыслящей личностью с передовыми взглядами. Поэтому слово

"несмышленыш" больно задело его за живое. Но он почувствовал, что Бульба в чем-то прав и эта

мысль не покидала его весь день. Виктор и ночью долго вертелся с боку на бок на нарах, не мог

заснуть. Перед его глазами медленной чередой проплывали мысли-картинки, навеянные разговором в