Хвост фюрера - Владимир Козлов

«На мой взгляд, Наташа блистательная женщина, с неуёмным желанием преобразовать свою жизнь в лучшую сторону, – думал он, – но предвосхитить её желания я не могу. Я придирчив к себе и мне никогда с такой женщиной, ковать свое счастье не придется. Она выше меня по интеллекту, да и на мои деформированные ноги она никогда не кинется. Но она так мила, что я уже сейчас хочу заключить её в свои объятия и обязательно поцеловать в седеющие виски. Хочу почувствовать на своём лице щёкот её шелковых ресниц. Но я не смел и не тактичен. Я вор».

– Я смогла бы прочитать на другую тему стихи, – оторвала Наталья Глеба от своих мыслей и припала на одно колено около его кресла.

Глеб стихами был пресыщен в заключение, и у него на свободе выработалось безразличие к поэзии, но чтобы ублажить чуть хмельную женщину, попросил?

– Прочитайте?

Она закрыла глаза и, встав с колена, поправила пояс на халате:

– Нет! Нет и нет, – Буду с вами откровенна. Я же вижу, вы не ценитель поэзии, боюсь, вы примете мою лирику, пророческой.

– Хорошо, стихи можно не читать, – тогда выпьем за автора непрочитанных стихов!

– Подождите Глеб я пьяная уже, – остановила она его, – давайте вначале моего чёрного кофе испробуем? Мне голову надо вначале реанимировать, а потом можно и за меня выпить! Я сейчас быстро его сварю.

– Я не возражаю, – сказал Глеб, – делайте, что подсказывает ваше состояние. Я – то сам крепкий в отношении спиртного, – пьяным никогда не бываю.

– А вы часто выпиваете? – спросила она.

– Нет, конечно, – в особых случаях и в меру, но пиво хоть кружку в день, непременно выпью. Пиво-второй хлеб и витамины.

– Это хорошо! – одобрительно произнесла она, – мой покойный муж, наоборот водку пил каждый день, а пиво в редких случаях.

Она подошла к креслу Глеба и села на рядом стоящий стул.

– Я, наверное, перебрала коньяка, если намеревалась читать вам свои стихи. Мне сын уже делал замечание по этому поводу. А выпиваю я два три раза в год. Сегодня вы Глеб мой график сломали. И я рада, что Марис меня познакомил с хорошим человеком! Когда вас провожу на поезд, я обязательно упьюсь в стельку. У меня сегодня праздник! Сын вернулся ко мне таким, каким он ранее был всегда. И это благодаря вам! Вы Глеб не представляете, – она звонко рассмеялась, – Марис вас принял за разбойника, а когда увидал ордена, ему стыдно стало за свои отвратительные мысли. Он к вам сразу проникся доверием, и я знаю почему? Вы сильный и мужественный! И то, что он согласился вам подарить голову Пифагора, я с одной стороны ценю его поступок, а с другой стороны по мне лучше бросить эту голову в костёр и пепел развеять по ветру. Боюсь, что от этой головы только одни несчастья происходят.

…Она прошла по комнате и, открыв стеклянную створку серванта, достала чернильницу. Наталья бережно поднесла её Глебу на двух ладонях, словно это был хрусталь. Это была искусно вырезанная фигурка, смахивающая больше на цилиндр с круглой головой, размером чуть больше десяти сантиметров. Лицо Пифагора было сосредоточенным и суровым. Дугообразные усы сливались с мохнатой, но аккуратно причёсанной бородой, которая имела продолжение в виде кудрявой бакенбардой. Его голову покрывал какой-то затейливый колпак, которые носили античные люди. И что самое привлекательное было в этой фигурке, – чёрные глаза, как у хозяйки квартиры. Это были не простые глаза, они были, как живые, так – как из глазниц то расплывался волновыми лучами непонятный свет и мутил почему-то голову, то резко затухал и леденил душу.

«По-видимому, это агаты? – подумал Глеб, – у фигурки и хозяйки дома глаза одинаковы…»

– Вы посмотрите, – сказала она, – вроде ничего необычного нет. Обыкновенная кость кашалота, но неприятных моментов принесла каждому члену нашей семьи достаточно, – кроме конечно моего мужа. Он умер своей смертью. Хотя этот Пифагор его прельщал, и он не раз заглядывал ему в глаза, как вы это сейчас делаете. Из-за натянутых отношений с папой мой муж не любил посещать этот дом. Поэтому его бог миловал. Первой пострадала от фигурки мама. Эта голова стояла вначале наверху серванта. Мама стала пыль там протирать и взяла голову в руку. У неё в это время в глазах потемнело, и она упала с табуретки, сломав ключицу. Папа был следующий, он решил чернильницу использовать по назначению. Налил туда чернил и поставил голову на письменный стол. Как сейчас помню, – это был праздник милиции, и он был приглашён на торжество по этому случаю. На нём была генеральская форма. Перед тем, как надеть шинель он что-то вспомнил и сел за стол сделать, какую-то заметку. (Тогда он работал над книгой, «Записки чекиста»). Не притрагиваясь к чернильнице, она вдруг упала и всё содержимое, а это почти сто пятьдесят грамм чернил, – вылилось ему на мундир. Мундир ему, правда, другой подарили, а запачканный он отдал своему водителю Янису. Мне Марис говорил, что вы с ним тоже успели познакомиться? – спросила она.

– Да мне пришлось с ним обсудить ряд вопросов, – подтвердил Глеб.

– Следующей жертвой головы был Марис, – продолжила она.– Когда чернильница перекочевала на старое место, сын помогал мне натирать паркет. В то время папа с мамой находились на отдыхе у Яниса. Он стоял на коленях и драил паркет мастикой. Так вот эта болванка свалилась сверху ему на голову и набила большую шишку и на теле у него на следующий день выступили большие два красных пятна. И что самое интересное, что эти пятна исчезли с шишкой в один день. Мне же Пифагор телесных травм не нанес, но похитил у меня золотой перстенёк с бриллиантом, который я спрятала от мужа внутрь головы. Это был его подарок и в период своего очередного запоя он пригрозил мне, что отберёт его у меня и пропьёт, если я не дам ему на опохмелку. Он мог без раздумий осуществить своё обещание, так – как выход от головных болей находил именно таким путём. Он злился на папу, что он автомобиль подарил Марису и поэтому продавал из дома книги и хрусталь. Я ни грамма не сомневалась, что свою угрозу он осуществит, и тогда сняла с себя перстенёк, а когда он из запоя вышел, то его в голове не оказалось. Я не верила в мистику, но что эта голова несёт в себе проклятие, в это я уверовала твёрдо.

– Перстенёк, возможно, вы положили в другое место и запамятовали, а остальные казусы, случившиеся с вашими родственниками, могли быть сплошной случайностью, – изрёк Глеб.

– Что вы Глеб? – зашептала она, будто их кто подслушивал, – у вас неверное мнение об этой костяшке. Папа в своих рукописях излагает только правду и пишет, что Пифагор раньше принадлежал норвежскому писателю Кнуту Гамсуну, – верному поклоннику Гитлера. Это очень известный и талантливый писатель. В нашей стране его книги запрещены с некоторых пор. Это он написал «Пан» и «Мистерию» за что получил Нобелевскую премию. Это он первым опубликовал в прессе воспевающий некролог о Гитлере, после его кончины. Гитлер был дьяволом, таковым очевидно был и Гамсун, так пишет папа в начале своих рукописей. Кнут добивался аудиенции у Гитлера, но фюрер его не принял. Тогда писатель обратился к известному врачу – отоларингологу, профессору Ван Айкену, который в середине тридцатых годов оперировал Гитлера. Через него решил писатель преподнести Пифагора фюреру. Неизвестно, держал в своих руках Пифагора Гитлер, но только оказалась фигурка вероятно в знаменитом музее. Папа в своих рукописях пишет, что в музей Цвингер, находящийся в городе Дрездене, фигурку по приказу Гитлера распорядился поместить Геббельс. Он любил искусство и город Дрезден и когда тринадцатого февраля 1945 года наши союзники разбомбили Дрезден вместе с его дворцовым ансамблем Цвингер, папа пишет, что Геббельс сильно плакал и негодовал на Геринга, считая его единственным виновником огненной бомбёжки, которую устроили союзники. Город почти полностью был разрушен и превращён в руины. Эти рукописи папа не дописал, но оставил много материалов, которые Марис мечтал опубликовать после окончания института. Теперь, увы. Его мечты рухнули. После похорон пришли люди из госбезопасности и забрали всё, не забыв прихватить и все книги Кнута Гамсуна, которые папа скрупулёзно собирал у знакомых книголюбов.

– И что так всё и забрали? – впился в неё своими глазами Глеб, не забыв отметить про себя, что перед ним находится не только милая, но и достаточно сильная женщина.

– Как вам сказать, – задумалась она, – кое-что по счастливой случайности осталось. Но всё равно самая важная информация засела в стенах комитета государственной безопасности.

Глеб задумался. Он мысленно унёсся в Берлин. Перед его взором стоял покорённый рейхстаг с подкидывающими своими пилотками советскими солдатами и дым, много дыма с запахом пороха.

Очнулся он от своих мыслей тогда, когда её палец нежно дотронулся до его носа.