Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В то время как 9 сентября события на Родосе обернулись катастрофой, адмирал Каннингем направил свой флот к Таранто, чтобы высадить на берег британскую 1-ю воздушно-десантную дивизию численностью 6 тысяч человек. Эта операция была вынужденной мерой из-за нехватки десантных судов для доставки солдат на побережье. Высадившиеся войска имели в своем распоряжении всего лишь пять джипов, у них не было ни грузовиков, ни танков, ни артиллерии, одним словом, никаких средств, чтобы воспользоваться своей дерзкой высадкой в Таранто. По иронии судьбы, операция получила название Slapstick («Хлопушка»). Это неудачное название появилось всего месяц спустя после того, как Черчилль потребовал, чтобы штабные планировщики не использовали для операций хвастливых или дающих повод для насмешек кодовых названий. Этого не стоит делать, написал он, поскольку «какая-нибудь вдова или мать скажет, что ее сын погиб в ходе операции «Захват» или «Шумиха». Тот, кто придумал название «Хлопушка», либо не знал, либо проигнорировал приказ Черчилля[1767].

На пути в Таранто корабли Каннингема прошли мимо итальянского флота. Возник неловкий момент; Каннингем не мог знать, будут ли итальянцы соблюдать условия капитуляции или же вступят в бой. Итальянский министр морского флота, корабли которого в тот момент проходили мимо Каннингема, направляясь к Мальте, чтобы сдаться, поступил не так, как предполагал Кессельринг. Гитлер надеялся, что итальянцы, по крайней мере, отправят флот к берегам нейтральной Испании. Геринг, в отличие от Гитлера, предсказывал, что предательство итальянцев зайдет так далеко, что они передадут свой флот союзникам. Он оказался прав и был готов к такому исходу событий. Бомбардировщики «Дорнье» получили приказ сбросить радиоуправляемые авиационные бомбы на готовых капитулировать итальянцев. Флагманский корабль Roma, в который попали две бомбы, разломился пополам и пошел ко дну вместе с экипажем. На борту корабля было более 1300 человек. Остальные корабли, не получив повреждений, достигли пункта назначения, где были переданы британцам. Вскоре Кессельринг использовал новые бомбы во время нападения на британский флот у Салерно. В результате был потоплен крейсер, и моряки быстро поняли, что воздушные бомбардировки приведут к тяжелым потерям. Все указывало на то, что управляемые бомбы очень грозное оружие. Если оснастить эти бомбы двигателем и самой элементарной системой наведения, то они могут перелететь через Ла-Манш и попасть в Лондон. Через несколько дней Дункан Сэндис передал Черчиллю записку, в которой говорилось именно об этом. Ознакомившись с запиской, Черчилль сказал Джону Андерсону, что к концу года на Лондон будут сброшены какие-то футуристические немецкие ракеты[1768].

К вечеру 10 сентября все Средиземное море, но не воздушное пространство над его восточным побережьем, принадлежало союзникам. Однако к 12 сентября стало очевидно, что не получится захватить Салерно. Яростное сопротивление немцев не позволило продвинуться дальше побережья. Перед высадкой на берег командиры сказали солдатам, что через три дня они будут в Неаполе. Однако они по-прежнему сражались так близко от берега, что могли видеть, как горели их транспорты снабжения, подвергшиеся бомбардировке люфтваффе, и могли слышать крики тонущих людей. К тому времени канонерские лодки союзников доставили Бадольо и Виктора-Эммануила из Рима на Мальту. «Внезапность, ярость и скорость, – написал Черчилль, – составляющие любой десантной высадки». Для Черчилля было очевидно, что военные действия развернутся вдоль всего побережья Италии. Черчилль, все еще находившийся в Вашингтоне, пожаловался своему лечащему врачу: «Вечно происходит нечто подобное, когда я встречаюсь с президентом»[1769].

Все объяснялось просто. Черчилль уезжал за границу, когда видел острую необходимость подготовиться или отреагировать на важное событие, как это было после Пёрл-Харбора и сражения у атолла Мидуэй и перед началом операций «Факел» и «Хаски». Ему нравилось решать дела один на один, поскольку в результате таких встреч он обычно добивался желаемого. Сейчас он хотел начать наступление на Балканах. Американцы считали, что причина заключается в желании исправить ошибки Первой мировой войны. Когда Черчилль сравнил кровопролитное сражение в Салерно с плохо организованной Дарданелльской операцией 1915 года, американцы только укрепились в своем мнении.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На самом деле он хотел попасть в Вену раньше, чем русские. Кадоган написал в дневнике, что, проводя время в Белом доме, Черчилль «то выскакивал из постели, то ложился обратно, принимал душ в самое неподходящее время и бегал туда-сюда по коридорам в халате». Он до двух ночи беседовал с Рузвельтом и в ходе этих долгих разговоров настаивал на том, чтобы президент не делал поспешных выводов относительно гибкого подхода к проведению операции «Оверлорд». Фактически, несмотря на соглашения, достигнутые в Квебеке, он просил Рузвельта рассматривать «Оверлорд» не более как один из многих вариантов дальнейших действий, включая развитие ситуации на Родосе. Рузвельт был категорически против. Затем, чтобы немного отдохнуть от общества Черчилля и не нарушать привычного распорядка дня, президент отправился в Гайд-Парк. Перед отъездом он сказал, чтобы Черчилль чувствовал себя как дома в Белом доме[1770].

Гарриман по собственному опыту знал, что с Черчиллем всегда можно было применить гибкий подход по любому вопросу, военному или дипломатическому. Ярким примером была идея Черчилля о создании послевоенного союза с Америкой. Он сказал Гарриману, что «ему больше нравится идея свободной ассоциации, а не на основе формального договора… достаточно гибкой, чтобы приспособиться историческому развитию». Характерной особенностью встреч британского и американского лидеров с 1942 года была гибкость. Обсуждения, всегда сопровождавшиеся горячими спорами, заканчивались совместными заявлениями о намерениях. Если впоследствии условия менялись и становилось понятно, что обещания не удастся выполнить в срок, так это была война со всеми ее неожиданностями. Важным моментом было то, что стратегии предусматривали гибкость. Черчилль и Рузвельт при разработке стратегии всегда предусматривали возможность того, что удача им улыбнется, ведь на войне так часто многое зависит именно от фортуны, однако, если оговаривались временные рамки операций, союзники никогда не требовали друг от друга беспрекословного их соблюдения. Союз – реальная коалиция, какой ее видел Черчилль, – действовал. В конце концов Франклин Рузвельт дал ему ключи от Белого дома, где он проводил совещания на высшем уровне, а премьер-министр Великобритании председательствовал на заседаниях американского Комитета начальников штабов. Его мечта стала явью; британский премьер-министр председательствовал на заседании, на котором обсуждалось планирование совместной политики ни много ни мало в Белом доме. Безусловно, Рузвельту ответят тем же, когда он приедет в Лондон, особенно когда какой-нибудь «союз» между англоговорящими странами будет признан законодательными органами обеих стран. Официальные отношения зачастую начинаются с неформальных договоренностей, как в случае с их союзом, сказал Черчилль Гарриману, поэтому поначалу нет необходимости строго соблюдать формальности[1771].

12 сентября, в день тридцать пятой годовщины свадьбы, Уинстон и Клементина отправились в Гайд-Парк – последнее место, которое они посетили в Америке перед тем, как отправиться домой. За ужином президент произнес тост за здоровье супружеской четы и попытался очаровать Клементину, однако потерпел неудачу. Клементина, позже написала Мэри, «хорошо относилась к Рузвельту», но быстро поняла, что он страдает «непомерным тщеславием». И Рузвельту не удалось переубедить ее, даже когда он назвал ее Клемми, что госпожа Черчилль расценила как нарушение этических норм, поскольку считала, что называть уменьшительным именем «позволено только близким друзьям либо людям, с которыми связывает давнее знакомство, чего нельзя сказать об их отношениях с Рузвельтом[1772].