Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Черчилль всегда искал одобрения со стороны Рузвельта относительно слов, которые он намеревался произнести на Американской земле. Его необычное предложение о едином гражданстве, безусловно, не осталось не замеченным Рузвельтом, который заверил его, что Америка сейчас так далека от своего изоляционистского прошлого, что идея двойного гражданства не вызовет «яростного сопротивления в обществе и не приведет к еще одному Бостонскому чаепитию»[1761].

Желая узнать реакцию общественности на его выступление, Черчилль приказал тщательно изучить американские газеты. Эта задача была поручена Исайе Берлину, оксфордскому преподавателю философии, эмигранту из Латвии и сотруднику посольства. Он доложил, что, поскольку Белый дом объявил, что выступление не будет иметь особого политического значения, оно не освещалось в прессе. Первые полосы газет заняты сообщениями об ужасной железнодорожной катастрофе. Черчиллевское выступление прошло практически незамеченным. Тем не менее New York Times заявила, что речь «открыла широкое поле для дискуссий… В конце мрачных коридоров войны забрезжил свет»[1762].

В тот день Черчилль, как военный лидер, вполне возможно, достиг вершины. Почти два года он выращивал, лелеял и подстегивал альянс к активным действиям, и теперь встал вопрос о его будущем. Но сначала следовало одержать победу над Гитлером в Италии – он сказал лорду Морану, что вскоре встретится с Алексом в Риме, – а затем победу над Гитлером в Германии. Теперь и Рузвельт признал необходимость создания англо-американских отношений на постоянной основе. Потенциал, казалось, был неисчерпаем: представлялись возможности создания общей для двух стран системы военного руководства, введения общей валюты – давней мечты Черчилля. Снаружи, у Мемориал-холла, выстроился батальон кадетов, мужчины и женщины, и Черчилль (он уже снял мантию, в которой напоминал кардинала Уолси) коротко поприветствовал их, стоя на ступеньках. Кадеты слушали в почтительном молчании, как Черчилль перефразировал свои сказанные ранее слова, подчеркивая особо значимые моменты в речи ударами тростью по гранитным ступенькам. Затем, под громогласное «ура», он поднял руку в приветственном жесте с пальцами растопыренными в виде буквы V. На обратном пути в Вашингтон он был возбужден и показывал этот жест машинистам встречных поездов, а когда поезд начинал торможение у станций, выбегал в халате, украшенном цветочным узором, в тамбур своего пульмановского вагона, чтобы показать свой знаменитый жест тем, кто стоял на платформе. Лорд Моран сделал колкое и ироничное замечание на этот счет: «Премьер-министр довольно долго стоял у окна своего вагона, показывая V каким-то работающим в поле людям, которые не могли видеть ничего, кроме поезда, несущегося мимо полей»[1763].

7 сентября итальянский министр военно-морского флота пообещал Альберту Кессельрингу, что итальянский флот готовится «выйти из Специи, чтобы вступить в сражение с британским Средиземноморским флотом» и «победит или погибнет» в этом сражении. Это удовлетворило Кессельринга, хотя он и сомневался в надежности итальянского правительства, а потому он разработал план по захвату Рима, на случай если появится хоть малейшее основание подозревать итальянцев в предательстве. К тому же он решил, что, скорее всего, немногочисленные союзные силы вторгнутся вблизи Салерно.

Во второй половине дня 8 сентября по Би-би-си объявили о капитуляции Италии. Новость стала абсолютной неожиданностью для Виктора-Эммануила и маршала Бадольо, которым не доложили о планах союзников, хотя у них было достаточно времени, чтобы развернуть итальянские войска и превратиться из противника в союзника. С ночи до утра на побережье вблизи Салерно, в 160 милях к югу от Рима и в 35 милях к югу от Неаполя, происходила высадка 55 тысяч солдат британского 10-го корпуса и американского 6-го корпуса под командованием Марка Кларка и 5-й армии. Высадке десанта не предшествовали ни бомбардировка с воздуха, ни обстрел с моря, чтобы заставить Кессельринга теряться в догадках, где союзники предполагают совершить высадку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но именно этого и ожидал Кессельринг. Он имел представление о кампании Эйзенхауэра в Тунисе и на Сицилии и предвидел, что нечто подобное повторится в Италии. И он увидел это, сначала во время высадки Монтгомери в Калабрии, а теперь в Салерно. По берлинскому радио говорили о возможности проведения обеих операций еще три недели назад. Кессельринг разместил пять дивизий, готовых в любой момент дать отпор противнику, высадившемуся на побережье от Неаполя до Салерно. И теперь его дивизии начали действовать. Джон Стейнбек, работавший военным корреспондентом на побережье, написал: «Немцы нас ждали. Их 88-миллиметровки были на окружающих холмах, а в песчаных дюнах были пулеметы. В прибое были мины, и он [Кессельринг] сидел и ждал нас». В очередной раз осторожность союзников взяла верх над агрессивностью, и эта осторожность дорого обошлась не только десантникам на побережье, но и Риму – и всей Италии. Кессельринг планировал взять Рим за несколько недель. 9 сентября он начал штурм города и занял его уже на следующий день, после того как итальянские дивизии без боя отступили к Тиволи. Геббельс написал в дневнике: «Тем самым были решены главные проблемы, связанные с обеспечением нашей безопасности в Италии». Жизнь горожан в итальянской столице мгновенно изменилась; по мнению Геббельса, они совершили «предательство» и заслуживали наказания, которое им предстояло понести. Римляне стали пленниками рейха наряду с теми, кто проживал в Варшаве, Париже, Роттердаме и Брюсселе[1764].

Черчилль верил, что падение Италии, если из него получится быстро извлечь выгоду, открывало возможности в Эгейском море. 8 сентября, когда войска производили высадку в Салерно, на Родос, близ юго-западного побережья Турции, в расположение итальянских войск спустился на парашюте британский офицер. Остров занимал центральное место в балканской стратегии Черчилля; взятие Родоса сняло бы давление с Турции (которая объявила суверенитет над Додеканесскими островами) и, как он надеялся, убедило бы ее вступить в войну на стороне союзников. Если турки вступят в войну, Черное море станет подконтрольно союзникам, а бассейн Дуная будет свободен для осуществления последнего броска, предусмотренного балканской стратегией Черчилля, в направлении немецкого фланга. Задачей офицера было убедить командующего 30-тысячной итальянской армией на Родосе атаковать 7-тысячное немецкое войско, находящееся на другом конце острова. Итальянцы медлили, а немцы действовали решительно. Они нанесли упреждающий удар, разгромили итальянцев и немцы казнили более ста итальянских офицеров.

Инициатива Черчилля в Эгейском море захлебнулась, начавшись крайне неудачно для союзников. Он приказал командующему на Ближнем Востоке Мейтленду Джамбо Вильсону направить бригаду в составе 4 тысяч пехотинцев на Лерос, Кос, пять других Додеканесских островов и на Самос. Бригада, разделенная на батальоны, присоединилась к ранее дислоцированным на островах, теперь уже дружественным, итальянским солдатам. Но до взятия Родоса было бы чрезвычайно трудно или даже невозможно предпринять какие-либо действия на Додеканесских островах. Черчилль телеграфировал Вильсону: «Настало время играть по-крупному. Импровизируй и рискуй». (Позже Черчилль сокрушался: «Он импровизировал и рисковал».) 13 сентября Черчилль опять отправил телеграмму Вильсону: «Пришло время вспомнить Клайва, Петерборо и Рука, захватившего Гибралтар»[1765].

Однако бригада была вдвое меньше, чем предусматривалось планами, разработанными после Касабланки, и немцы, а не Королевские военно-воздушные силы контролировали аэродром на Родосе. Вильсону не хватало солдат и самолетов, чтобы захватить Родос, а у Эйзенхауэра было в избытке того и другого. Черчилль полагал, что, когда Эйзенхауэр поймет, как легко можно захватить Эгейское море, он окажет необходимую помощь. Но он этого не сделал[1766].