Гармония по Дерибасову - Елизавета Михайличенко

— Это кто же это из них на меня пахал?! — сощурился Дерибасов. — Где это вы видели пашущего Арбатова?!

— Мишка, кончай ваньку валять! — приказал шурин Федор. — За что Елисеича засадил?!

— Что?! Что ты сказал?! Елисеича?! Кто?!!! Кто его арестовал?! За что?! А-а-а-а-а-а! — обхватил голову Дерибасов и завыл в факельной ночи вдовой, потерявшей кормильца.

Крик, как гудок тонущего в тумане парохода, завис над молчащим Назарьино, и только из безжизненно замершего Дуниного дома послышался глухой сдавленный всхлип.

— Жалеет, — приутихли назарьинцы, — какой-никакой, а муж… И Мишка весь в соплях…

— Называется крокодиловы слезы, — встрял Санька Дерибасов. — По легендам — съев свою жертву, крокодил плачет… Хотя какой из Михаила Венедиктовича крокодил… Так, пиранья…

— Чего это за пиранья?

— Килька с зубами.

— Вот мы сейчас ему томат из носу и пустим. Чтоб, значит, в собственном томате…

Ничто так не возвышает человека в собственных глазах, как несправедливое оскорбление. Дерибасов поднялся. Он стоял очень прямо, был очень бледен, но сколько презрения и надменности вмерзло в его зрачки!

— Да, я шут, — тихо сказал Дерибасов ровным и тусклым голосом. — Все вы серьезные хозяева, а я паяц. Я выродок, а вы — оплот. И самое смешное, что в глубине души я и сам в это верил. Верил, пока этой ночью вы не высветили мне свои лица… — Дерибасов горько усмехнулся и поднял лицо к побледневшим на светлеющем небе звездам.

— Понимает… — озадаченно протянул Тихон Назаров. — Это…

— М-а-а-лча-а-ать!!! — затрясся Дерибасов. — Я — шут?! Вы, вы все шуты. Вы шуты всерьез! Шуты навозные! Старик на нарах, с ворьем, а вы балаган устроили?! Развлекаетесь?! А вы знаете, как там?! Там сейчас в камере такая же трусливая шваль, как вы, над Елисеичем измывается! Судом пришли потешиться?! Конечно, оно веселее, чем Елисеича вызволять! В город не ехать, бензин не жечь, резину не снашивать… Куркули! Дерьмо свинячье! — Дерибасов задохнулся и замолчал.

Тихон Назаров прокашлялся:

— Ну чего… Тут Михаил в общем-то верно… Правильно, в общем, сказал… С ним после разберемся…

— По машинам!!! — задорно пропел дед Степан и, внезапно приосанившись, широко зашагал, загребая кривоватыми ногами и похлопывая по голенищу несуществующей нагайкой.

В то время как назарьинцы разрабатывали стратегию и тактику, доливали в баки бензин и оборудовали дерибасовскую «Волгу» обнаружившейся у Еремихи «мигалкой», Арбатовы по очереди продирали и протирали глаза.

Пока цыгане сворачивали табор, Арбатовы выцыганивали себе завтрак, доставляя дающим неизведанное доселе моральное удовлетворение. Притупив хронический голод до фонового уровня, Арбатовы сбились в кучу, опасливо косясь на мелькавших под ногами цыганят.

Строго говоря, первой среди Арбатовых протерла глаза бабка Пелагиада. Не спалось старухе на такой чистой и такой продавленной койке инфекционной больницы. Бабка побродила по полутемному коридору, поскрипела скрытыми линолеумом половицами, придирчиво осмотрела разметавшуюся на кушетке медсестричку, затем подошла к окну и, увидев полившийся из-за края земли свет, перекрестилась и застыла валуном.

Так она простояла утренние клизмы, уколы, раздачу термометров и таблеток, не шевелясь и не реагируя на оклики, окрики и механические воздействия миниатюрной медсестрички. Так бы и простояла она до приближающегося завтрака, не выходи больница окнами на объездную дорогу.

Когда за толпой цыган появилась огромная арба, Пелагиада вздрогнула и, подавшись вперед, выдавила лбом стекло. В том, что она не замечала ни поднявшийся вокруг нее суматохи, ни текущей по морщинам крови, не было ничего удивительного — ведь Пелагиада была в числе прочих сопливых детей, въехавших в Назарьино на заре столетия в легендарной арбе.

— Вера горами двигает, — прошептала бабка Пелагиада, когда за арбой появился бодрый Осоавиахим, а за ним, чуть приотстав, топали остальные Арбатовы, навьюченные практичными цыганами.

На все попытки задержать ее бабка говорила одно:

— Вера горами двигает, — и так легко отодвигала в сторону весь медперсонал в своем неотвратимом движении к выходу, что опровергнуть ее никому не удалось.

А тем временем на Ташлореченск накатывалась моторизованная колонна. Впереди, дико вращая синим глазом «мигалки», неслись на черной «Волге» Михаил и Санька Дерибасовы. За ними, в шеренге по два, тянулись, два с половиной километра «Жигулей». Первый километр был вишневый. Затем 500 желтых метров и столько же белых. Последние 500 метров пестрели всеми остальными видами автомобильных красок, кроме черной.

Осчастливленный допуском в мужское сообщество и воодушевленный необычностью, даже ненормальностью происходящего, Санька Дерибасов тяпнул так и не выкупленный гидом мегафон, высунулся в окно и проорал:

— Даешь Ташлореченск!

Михаил Венедиктович покровительственно улыбнулся. Встречный ветер дергал Саньку за длинные волосы, и они трепались вокруг головы, отгоняя хоть сколько-нибудь серьезные мысли. На повороте Санька охватил взглядом всю ленту и от восхищения загорланил в мегафон:

Генерал от знаменосца в двух шагах,Первый полк выходит в красных башлыках!Ты, Кубань моя, родимая река!Первый полк выходит в красных башлыках!

Не ромашки зацвели по-над горой —Это в желтых башлыках идет второй!Ты, Кубань моя, родимая река!Это в желтых башлыках идет второй!

В башлыках почти что белых третий полк!..

— Эй, ты, запевала! — Михаил Венедиктович вдернул Саньку в салон и голосом, мутным от поднявшегося осадка воспоминаний, спросил: — Ты чего, тоже стишки сочиняешь?

— Да нет, — приостыл Санька и осторожно пощупал Дерибасова настороженным взглядом. — Я переделывать люблю.

Михаил Венедиктович отчужденно молчал.

— А это песня Кубанской казачьей дивизии, — объяснил Санька. — А почему тоже? Разве у нас кто-то сочиняет стихи?

— Нет, — хохотнул подобревший Михаил Венедиктович. — Но я лично очень верю в наше Назарьино! Это не красные словца, нет! Дай только, Санька, время, и у нас вырастут великие поэты и художники!..

И оба Дерибасова погрузились в свои мысли.

— Что это?! — изумился молоденький ефрейтор на посту ГАИ у въезда в Ташлореченск.

— С ВАЗа перегоняют. Вишь, блестят, — объяснил старшина. — Железная дорога, видать, не справляется. Когда последняя пара «Жигулей» — перламутровые и шоколадные — проскочили пост ГАИ, Дерибасов уже приближался к центру Ташлореченска. Он свернул на тихую улочку, ведущую к городской милиции, и она перестала быть тихой. Тихон Назаров остановился и забибикал. Тут же две сотни клаксонов «вишневых» слились в едином реве, поддерживая флагмана.

Дерибасов, как ошпаренный, выскочил из своей черной кастрюли. Затем нырнул обратно и, появившись с мегафоном, попытался перекрыть вой одуревших от безнаказанности уже пяти сотен механических глоток:

— М-а-а-алча-а-ать!!!

Но Тихон только постучал пальцем по лбу и что-то крикнул.

— Тихо!!! Здесь роддом!!! — взревел Дерибасов, срывая железные связки пустившего петуха мегафона.

Вой стал отступать и, наконец, юркнул в клаксон перламутровых «Жигулей» в нескольких кварталах от Дерибасова.

— Мишка! Давай, вертайся! — мощный рык Тихона преодолел сотню метров. — Милиция туда, в другую сторону! Я помню!

Дерибасов, ощущавший себя почти городским и знавший о милиции не понаслышке, возмутился:

— Твою память я видел в гробу в белых тапочках! У него, понимаешь, память! А у меня что?!

— А у тебя вся память в язык ушла! Язык длинный, а память короткая! — рассердился Тихон. — Память ему моя не понравилась!.. Вертайся назад, а то хуже будет!

— У тебя сомнительная память, — пытался вразумить Дерибасов. — А у меня твердые знания! А знания — сила, слышал?!

— Кому стоим? — выкрикнул из девятого ряда Витька Гуров.

— Опять Мишка! — огрызнулся Тихон. — Баламут чертов. Ни ума, ни памяти! А гонора…

— Че там, Витька?! — кричали уже из-за поворота. — Приехали, что ль?

— Да у Мишки что-то с памятью…

— С памятью что-то, — покатилось дальше.

— Память…

— Память…

— Память…

— Что там стряслось? — недовольно спросил водитель КрАЗа у шоколадных «Жигулей».

— Память, — по-назарьински солидно объяснил бухгалтер Андрей Осинов, присоединившийся к колонне главным образом, чтобы навестить учившуюся в университете дочь Зою.

— Я думал, хоть у нас этой сволочи нет. Откуда только повылазили?! — водитель затейливо выругался.

— Это кто же здесь сволочь?! — обидевшись за назарьинцев, медленно спросил не похожий на бухгалтера могучий Андрей Осинов.