Гармония по Дерибасову - Елизавета Михайличенко

— Ага, — заинтересованно перебил Павел Константинович, — только не пойму, пенсионер-то вам зачем? Взяли бы напарника помоложе, глядишь и полегче бы было.

— Да руки у него дюже умные, — простосердечно объяснил Дерибасов. — Что хочешь сделать может.

— Так уж и все? — усомнился попутчик.

— Абсолютно, — кивнул Дерибасов, обрадовавшись, что разговор отходит от затеи с Арбатовыми к безобидному Елисеичу. — Этот старик любой завод переплюнет. Потому как от почвы…

— Надо же! — восхитился собеседник. — Так это же сколько станков надо иметь! И инструментов…

— Да у него такие инструменты, что никому и не снилось, — убеждал Дерибасов. — Он их сам делает. У него это, в подвале еще с войны настоящая мастерская.

— А почему с войны?

— Вот видно, что вы не местный, — улыбнулся Дерибасов. — У нас весь район про это знает, даже из Москвы приезжали. Да он же во время войны целый партизанский отряд оружием снабжал! — тут Дерибасов споткнулся о слишком пристальный взгляд собеседника, осекся и с ужасом вспомнил последний пункт анонимного письма. — А вы это, — расплылся он в судорожной улыбке, — к нам в Назарьино, извиняюсь, по какому делу? Может, помочь чем? Я с радостью!

— Спасибо, Михаил. Я, собственно, по чисто служебным делам…

* * *

…Валерий Александрович Калугин, тот самый зам. редактора «Ташлореченских известий», был слегка раздосадован, что уже второй день подряд ему не удавалось использовать редакционную машину в личных целях и приходилось пользоваться городским транспортом. Да еще рядом уселась огромная корявая неопрятная баба, вдавила его в окно, да впридачу усадила на каждое мосластое колено по замызганному ребенку.

Через пару остановок, баба, не меняя выражения лица, неторопливо ссадила детей с колен, завалилась на бок, заорала и упала в проход. Младший ребенок заревел в унисон.

— Что с вами?! — тщедушный старичок тщетно старался приподнять громоздкое тело.

— Ой, умираю, — неторопливо сообщила баба. — Грибами на рынке отравили. У стариков купила. У дачников. — Она снова издала могучий предсмертный вой.

— Скорую! — завопил кто-то. — Врача!!!

Старший ребенок влепил младшему подзатыльник:

— Не ори, дура! Знаешь же, сейчас мамка оклемается.

— Дети, вы тоже грибы ели?! — испугался кто-то.

— Да вы, дяденька, не бойтесь, — успокоил старший. — Мама уже третий раз от грибов умирает. Ее дядя Дерибасов грибами отравил.

Бабу взгромоздили на сиденье, обмахивали газетами.

— Это какой дядя Дерибасов?! — подскочил Валерий Александрович, услышав ненавистную фамилию. — Это который шампиньонами торгует? Из Назарьино? А как его зовут?!

— Ага. Дядя Миша зовут. Ладно, мам, хватит. Пошли теперь в троллейбус!

А на работе Валерия Александровича уже ждал зав. отделом писем, морали и права. Один из вопросов, по которым он счел нужным советоваться, был о том, стоит ли браться за то самое заявление, с которым так любезно ознакомила Дерибасова директор рынка.

— Безусловно! — прорычал Валерий Александрович. — Кооперативы — сейчас актуально, сам знаешь! Тем более, народ уже вовсю травится этими самыми грибочками…

…А тем временем Ташлореченск наполнялся отравлениями. Эпицентром отравлений, естественно, стал рынок.

Юрист и шофер довольно щурились на закрытый дерибасовский ларек. Грибы брали, хоть и ворчали, что недавно были дешевле. Даже очередь маленькая образовалась.

А на другом конце рынка уже бродила, погрузившись в прояснившиеся вдруг воспоминания, бабка Пелагиада Арбатова. Ох, и молода была Пелагиада в далекие тридцатые! Ох и белая, ох и гладкая, широкая да спокойная, как Назарка в половодье! И рынок тогда был иной — веселее, бойчее, дешевле.

— А тута лаптями торговали, — прогудела бабка Пелагиада, топая между рядами. — Батюшка, царствие ему небесное, еще один лапоток прихватил, дак его чуть не забили, окаянные… — Бабка Пелагиада смиренно и внушительно застыла около бочки с солеными огурцами. — Сынок, Христос с тобой, дай бабушке посолонцовать…

Наконец бабка Пелагиада увидела шампиньоны, долго и тупо разглядывала обоих торговцев и, удовлетворившись осмотром, подшаркала к весам, сообщила укоризненно:

— А тута раньше мясные ряды были, — и басом заухала: — Ой, ратуйте! Ой, люди добрые! Бабку грибами отравили, злодеи! Я вчерась тута у их грибочков купила, сжарила, а вутром чуть не померла! Из последних силушек приплелась, хоть других от погибели спасу! Ой, моченьки моей нету! Ой, окаянные! Креста на вас нету! Отравители!

— Да ты чего, бабка!!! — испуганно заорал шофер. — Быть того не может! Я их сам каждый день ем! И дети! И даже внучата!

Бабка Пелагиада, кряхтя, уселась на землю и спокойно сообщила окружающим:

— Помирать буду. На глазах у злодеев.

Юрист и шофер подхватили бабку и, согнувшись под тяжестью истинно арбатовского корпуса, с трудом дотащили ее к машине. Пока шофер гнал до больницы, юрист вручал испуганной бабке компенсации: за грибы, за ущерб здоровью, на лекарства, на гостинцы внучатам и за молчание.

Принимая каждую порцию денег, бабка Пелагиада испуганно таращилась, трубно шептала:

— Господь тебя спаси, спасибо, господь тебя спаси, спасибо, господь тебя спаси, спасибо… — и, перекрестив юриста, комкала деньги, прежде чем заключить их в недра широкой ситцевой пазухи.

Когда, сдав бабку, кооператоры вернулись на рынок, они с трудом протолкались к своему месту. Под их прилавком умирали уже три мосластые личности.

Несчастные жертвы из последних сил сползались со всех сторон к прилавку своих мучителей и корчились там в жестоких судорогах.

Это уже становилось даже однообразным, и у потерявших было дар речи, насмерть перепуганных дачников начали восстанавливаться элементарные мыслительные процессы. Во всяком случае, шофер сообразил сгонять за шефом, и тот разом пресек все переговоры серого, как тюремная наволочка, юриста с вялыми жертвами о возмещении стоимости грибов, выплате компенсаций, пособиях на лекарство и на хозрасчетную поликлинику.

— Это заговор! — только и успел произнести шеф, когда во всем блеске полуденного солнца возник Осоавиахим, ударил страусиным яйцом головы о прилавок и трубно зарыдал:

— Ироды! Волки! Бога бы побоялись! Где, где мои пышные кудри?! Сатанинской пищей торгуете!

— Гражданин! — сухим начальственным тоном приказал шеф. — Уберите голову с прилавка!

Но Осоавиахим только обхватил лысину и горько застенал:

— Господи! Обрати десницу карающую на торговцев отравою!

— А ну-ка встаньте! — потребовал шеф. — Встаньте, я посмотрю — покупали ли вы у нас грибы?

Осоавиахим отер глаза и вытянулся во фрунт.

— Кто видел его раньше? — строго спросил начальник компаньонов. — Покупал он у нас грибы?!

— Нет! — хором ответили компаньоны. — Впервые видим!

— О, боже! — Осоавиахим зарыдал еще безутешнее. — Теперича никто не признает! И покойница-мать, царство ей небесное, не узнала бы! А я намедни у вас грибы брал. У меня тогда кудри были рыжие, во! — и он описал лапами вокруг головы шар полуметрового диаметра. — И чуб все время на глаза спадал! Верните мне мои пышные кудри!

— Гражданин, прекратите юродствовать! — ударил по прилавку начальник. — От любых грибов, даже ядовитых, волосы не выпадают!

— Вот ироды! — упрямо сказал. Осоавиахим. — А у меня выпали! Потому что в ваших грибах, кроме простой отравы, еще и радиация имеется!

— Ну это уже наглость! — взвился юрист. — Это кто вас надоумил?! Чтобы определять радиоактивность, специальная лаборатория нужна!

— А мне доктор смерил! — упорствовал Осоавиахим. — Он как начал мерить, так аж стрелку вышибло! И жена заметила, что я ночью во тьме свечусь, как херувим… А-ай, горе, горе!!! — Осоавиахим воздел руки.

Но как расширился научный кругозор нашего народа! Услышав о свечении, люди не бросились на колени, наоборот, рыночная толпа мгновенно рассосалась. Арбатовы отряхнулись и дружным стадом потопали на обеденный перерыв.

Обед Дерибасов закатил аристократический — с цыганами и шампиньонами. А что еще оставалось ему делать? Где было разместить такую ораву оборванцев, как не в цыганском таборе? А из-за всех неурядиц кризис перепроизводства грибов достиг размеров как раз арбатовской популяции. Но кто бы мог подумать, что это толстокожее семейство окажется таким внушаемым! Вернее, самовнушаемым.

Кто в наше время не измучен противоречиями? Чье «Я» не оказывалось привязанным к двум скакунам инстинктов, рвущихся в разные стороны, или к двум склоненным разными причинами деревьям? Кто не стоял, как осел, парализованный обилием глубокомысленных аргументов между двумя охапками сена? Арбатовы. Любые противоречия были им чужды органически. В их нервной системе не могли одновременно сосуществовать два инстинкта, два желания, две идеи, а злые назарьинские языки утверждали, что и две мысли. Все это овладевало Арбатовыми не параллельно, а строго последовательно, периодически сменяя друг друга, как президенты в латиноамериканском государстве: более сильное на данный момент вытесняло ослабевшее.