Звезда негодяя (СИ) - Петровичева Лариса

Жаль, что это предпочитали не замечать. Жаль, что интереснее было не то, как он поймал очередную ведьму, убивавшую младенцев, а то, какую любовницу он положил в свою постель этой ночью.

Возможно, такова природа людей. Им хочется грязи больше, чем достоинства.

– Значит, там вполне мог оказаться фейери, – проговорила Эмма. – Все смотрели на дракониху, а он сделал свое дело. Чтобы… чтобы ты не смог докопаться до того, кто убил Галхаада.

– Я и не собираюсь докапываться до этого, – улыбнулся Коннор: они с Эммой сейчас сидели, как дети у костра, которые рассказывают друг другу страшилки. – Мне хочется просто жить дальше.

Эмме казалось, что она качается на качелях. Вот ее поднимает высоко-высоко, к небу, к облакам – и тотчас же швыряет вниз, и носки туфелек почти касаются земли – и в следующую минуту над ней снова открывается небо. Коннор спас ее от чудовища – и тотчас же уложил в постель почти силой, спасая свою магию. А потом переписал на Эмму поместье с невероятной, обжигающей легкостью – и привязал к себе заклинанием, которое оставит ее без руки в случае неповиновения. Вот он сделал воистину королевский подарок – а что случится завтра?

Куда ее забросят качели?

Эмме страшно было думать.

– Знаешь, – сказала она, – я сделаю все, чтобы тебе помочь. Мне жаль, что ты потерял магию. Но если ты решил поиграть с моим сердцем, то лучше не надо, Коннор.

Эмма вдруг почувствовала себя невероятно слабой и жалкой. С кем она говорит об этом? С Коннором Осборном, чья слава бежала впереди него – и если верить этой славе, то Коннор лишь посмеется над ней и не станет этого скрывать.

Но Коннор понимающе кивнул и ответил:

– Помнишь, я говорил, что мне нужна ты? Не просто твое тело – я хочу быть с твоей душой, – он усмехнулся, и Эмма невольно отметила, что Коннор серьезен – болезненно серьезен. – Конечно, с моей репутацией это может звучать странно, но я вижу в тебе не просто кусок плоти, а человека.

Эмма вдруг подумала, что он никогда и никому не говорил такого – потому что женщины были для него игрушками. Ей показалось, что Коннор качается на тех же качелях, что и она – вверх, запрокинув лицо к небу, и сразу же вниз, срывая дыхание.

– Почему же? – спросила она.

– Потому что я тебя спас, – просто ответил Коннор. – И ты стала для меня ценностью. А потом я увидел, что ты добрая. Кто тебе шеф Брауни и его сын? А ты пригласила их в свой дом сразу же, как увидела, что они в беде, – он сделал паузу и уже с улыбкой добавил: – И у тебя есть любимое дело. То, что наполняет твою жизнь и придает ей смысл. Это всегда привлекает.

Он помолчал и добавил:

– Я понимаю, что не могу просить твоей любви. Но мы ведь можем быть не просто вынужденными любовниками. Мы можем стать кем-то намного ближе. Намного ценнее.

– Можем, – прошептала Эмма: голос куда-то исчез от охватившего ее волнения. – Да, Коннор, мы можем.

Когда Коннор осторожно привлек ее к себе и с той же осторожностью поцеловал, то Эмма подумала: «Возможно, это и есть счастье. Наше, общее».

***

Три следующих дня прошли тихо и спокойно.

Эмма занималась цветами, собрав несколько новых свадебных букетов и зажимов для волос – с новыми инструментами работа превратилась в истинное удовольствие, шла намного быстрее, чем раньше, а цветы получались настолько живыми и нежными, что все, сделанное Эммой до этого, теперь казалось ей неумелым и смешным.

Коннор в основном проводил время в компании управляющего, выясняя, в каком состоянии поместье, и как идут дела. Управляющий был весьма толковым, и Коннор остался вполне доволен. По вечерам они с Эммой гуляли в саду, ходили к маленькому пруду, где слуги накрывали для них ужин, и Эмма постепенно поняла, что привыкла к Коннору.

Нет, никакой любви тут, конечно, не было: была именно привычка, но Эмма не знала, что будет делать, когда так называемое лечение закончится, и Коннор уедет. Ей казалось, что тогда ее жизнь потеряет какую-то очень важную часть, и Эмма старательно отгоняла мысли об этом.

Не просить же Коннора остаться… Что, если тогда он решит, что просто в очередной раз покорил сердце очередной дурочки?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Постепенно Эмма стала думать, что жизнь возвращается в привычное русло и идет спокойно и тихо. И все, что случилось потом, она восприняла как пощечину – оглушающую, почти выбивающую дух из груди и почву из-под ног.

Вся ее жизнь рухнула за несколько минут.

Эмма вышла в сад перед завтраком, чтобы срезать георгины – Стива Таппетон, дочь начальника вокзала в Эвантоне, выходила замуж и хотела в букет именно их, а Эмма почти не работала с этим цветком. Пройдя к клумбам, она долго выбирала нужные цветы, которые послужат ей моделями, а потом вдруг опомнилась от того, что по спине мазнуло волной теплого воздуха.

Эмма выпрямилась, сжимая в руке резак для цветов и каким-то глубинным чутьем понимая, что он ей не пригодится. Почему-то ей сделалось очень страшно, хотя на самом-то деле ничего страшного не происходило. Утро было прохладным и свежим, Эмма была в саду одна, и бояться было нечего.

Она подхватила корзинку со срезанными цветами и шагнула было к дорожке, чтобы идти в дом – порыв теплого ветра тотчас же ударил по ногам так, что Эмма едва не упала. В ту же минуту, глядя не прямо, а краем глаза, она увидела фейери под яблоней – высокую жемчужно-серую тень.

Взвизгнув от неожиданности и шарахнувшись в сторону, Эмма бросилась к дорожке, и воздушная петля в тот же миг оплела ее ногу, дернула и уронила на траву. Корзина с цветами выпала, фейери в ту же минуту почти рухнул на Эмму – так коршун падает камнем с неба на цыплят – и какое-то время она видела только его лицо. В идеальной красоты чертах было что-то, напомнившее Эмме о Галхааде, в светлых глазах плескалась ярость. Эмма забарахталась в его руках, пытаясь отбиться, но фейери крепко сжимал ее запястья.

«Мэри Смиссон умерла так», – мелькнула беспомощная мысль. Эмма почти увидела себя в траве – изувеченной, окровавленной, в короне из красных ягод – глубокий давящий ужас почти парализовал ее, не позволяя сопротивляться. От фейери пахло травой и студеной водой осенних озер.

– У меня есть кров, – сумела прошептать Эмма. – Я не в лесу, и сейчас не Йолле.

Не будет же этот фейери убивать Эмму сейчас и здесь, возле ее собственного дома! Или будет? Они хозяева и владыки земли, люди для них – пыль под ногами. Нарушить собственные законы? Почему бы и нет!

– Нам пора, – кажется, голос фейери прошелестел у нее в голове. – Нам пора.

«Резак», – обреченно подумала Эмма, понимая, что уже не сможет дотянуться ни до корзинки, ни до резака. Ветер охватил их, и в ту же минуту Эмма поняла, что уже не прижата в траву чужим сильным телом, а лежит, переброшенная через лошадиную спину. Ветер засвистел в ушах, и вороной конь прянул в низкие облака. От фейери в седле веяло теплом, и Эмма видела, как серебристый узор на его легких сапогах складывается в птиц, летящих над болотом, и лосей, бегущих по холмам.

Она дернулась еще раз, прекрасно понимая, что уже не сможет вырваться. Поместье внизу сделалось маленьким, детской игрушкой, забытой в траве, и Эмма вдруг увидела человеческие фигурки – люди бежали в сад, Коннор был среди них, но уже было поздно, уже было совсем поздно.

Не удержать. Не спасти.

– Отпусти меня! – прокричала Эмма. – Ты не имеешь права!

Над ней рассыпался мелодичный смех, и Эмма почувствовала, как вязкая покорность наполняет тело, заставляя обмякнуть и с болезненной вялостью смотреть, как внизу появляется лента реки.

Река! Заклинание Коннора! Если она пересечет границы Дартмуна, то лишится руки!

– Пожалуйста… – выдохнула Эмма. Ветер иссушил лицо, глаза горели, словно в них бросили песка, она теперь не могла даже шевелиться. – Пожалуйста, вернись… Моя рука…

Эмма не думала, что фейери услышит ее, но он услышал – нагнулся в седле, скользнул пальцами по ее запястью, и Эмма увидела, как разорванная красная нить заструилась в воздухе и вдруг ухнула куда-то вниз, к холмам и лесам, куда никто и никогда не ходил в одиночку.