Звезда негодяя (СИ) - Петровичева Лариса

Шон сидел, поджав ноги, и кажется, превратился в одно большое рыжее ухо – с таким вниманием слушал родителя. Эмма невольно заерзала на сиденье.

– Зачем? – спросила она. Шеф Брауни нахмурился.

– Миледи, вы помните вашего отца?

Эмма побледнела – ух, как она побледнела, словно прямо перед ней распахнулся ад или что-то похуже ада. Коннор осторожно накрыл ее маленькую ледяную руку своей: не бойся, ты здесь не одна.

– Да, помню, – ответила Эмма. – Он умер от драконьего пламени. Мама водила меня на его могилу, – она сделала паузу и возмущенно воскликнула: – У меня был отец!

Коннор понял, куда клонит шеф Брауни, и эта версия, при всей ее экзотичности, показалась ему вполне реальной.

– Но не факт, что господин Эдельстан был вашим настоящим отцом, – произнес шеф Брауни. – Я весь день сегодня думал о том, зачем Галхаад отирался возле поместья, а потом вспомнил, как сам ходил смотреть на Шона. Вон, – он кивнул в сторону сына, который низко опустил голову. – Мать его задурила, было дело, умотала к родителям. Я к тестю, он на меня с ружьем попер. В общем, я полгода к их дому таскался: стою, бывало, за деревом, смотрю, как Шон в саду играет. И на душе как наплевано.

Эмма посмотрела на него с забавной смесью непонимания и гнева, словно шеф Брауни полез немытыми руками туда, куда и смотреть не смел, и Коннор прекрасно ее понимал. Он бы тоже не стерпел намека на то, что его отец не имеет к нему отношения.

– То есть, вы полагаете, что Галхаад был моим отцом? – спросила Эмма, и ее голос задрожал. Коннору показалось, что она готова расплакаться.

Шеф Брауни кивнул. Впереди показались огни поместья, и Коннор подумал, что страшно устал. День выдался долгим.

– Я почти уверен в этом. Он был вынужден скрывать вас, и милорд Клилад дал вам кров именно поэтому. И убили его, возможно, из-за того, что он решил открыть вам правду.

Экипаж свернул на дорожку к поместью – слуга с фонарем вышел открывать ворота и разинул рот, видя гостей. Спустившись на землю, Коннор подал руку Эмме и бросил через плечо:

– Проводите шефа Брауни и офицера Шона в гостевые комнаты. И отправьте кого-нибудь в поселковую лавку за одеждой для них, я все оплачу.

Слуга кивнул и поскакал выполнять. Шеф Брауни угрюмо посмотрел на Коннора и благодарно кивнул.

– Я не хотел обидеть вашего батюшку, не думайте.

– Я понимаю, – произнес Коннор, и Эмма, которая стояла рядом с ним, вдруг всхлипнула.

– Невозможно, – услышал Коннор. – Нет, нет, это невозможно.

И Эмма быстрым шагом кинулась к дому – чтобы никто не увидел, как она плачет.

***

Больше всего Эмма боялась, что Коннор придет в ее комнату и потребует своего. Сейчас одна мысль о том, чтобы лечь с ним в постель, была просто невыносимой.

Ей надо было побыть одной. При мысли о том, что придется кого-то видеть, разговаривать, что-то делать, Эмме становилось холодно.

Она всю жизнь была дочерью Максима Эдельстана. Благородного и достойного человека, известного на весь регион инженера, который любил ее мать. Сколько она рассказывала о нем и с каким теплом и неумирающей любовью говорила! Эмма понимала, что не знает людей – много ли она видела в своем медвежьем углу? – но как можно подделать те чувства и слезы, с которыми мама вспоминала об отце! Это не могло быть неправдой!

Да и что говорить, когда она сама помнила отцовскую любовь? Максим Эдельстан носил ее на шее, часами играл в кукольное чаепитие и читал сотню раз прочитанные сказки с искренним воодушевлением, целовал Эмму на ночь, сидел рядом с ней, когда она болела. Этого было не подделать.

В конце концов, это было лишь предположение шефа Брауни. А он мог и ошибаться. Возможно, Галхаад вел свои дела с Клиладом Осборном, и Эмма не имеет к ним отношения.

Лучше думать так, а не иначе. Ей будет легче.

Да и если бы Эмма была наполовину фейери, то она давно поняла бы это. В ней нет ничего от хозяев земли.

Всхлипнув, Эмма машинально перебрала заготовки для цветов на столе и стала готовиться ко сну. Завтра все будет совсем по-другому.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Если бы фейери хотели ее убить, они давно убили бы. Бояться нечего.

Когда Эмма нырнула под одеяло, в дверь легонько постучали, и, не дожидаясь приглашения, в комнату заглянул Коннор. Увидев его лицо, Эмма почувствовала, как в груди разливается холод.

Он потратил силы, гася пожар в полицейском участке, и пришел к Эмме восстанавливаться. Давно Эмма не чувствовала такого тоскливого опустошения. Для Коннора она вещь, которую он купил по цене отцовского дома – он будет пользоваться этой вещью, сколько потребуется.

Эмма откажется – он возьмет свое силой.

– Как самочувствие? – спросил Коннор, войдя в комнату. Эмма невольно заметила, что в его голосе звучит искреннее волнение, словно он спрашивал о ком-то близком и важном.

– Не знаю, – ответила Эмма, чувствуя, что снова готова расплакаться. – Не каждый день слушаю подозрения, что мой отец мне никто.

Коннор со вздохом опустился в маленькое кресло, и Эмма подумала, что сегодня он тоже устал. День был долгим и тревожным.

– Это ведь подозрения, – сказал он. – Да, неприятные, но это работа шефа Брауни. Выдвигать предположения и докапываться до истины.

– Как он там? – спросила Эмма, запоздало вспомнив, что так и не проверила, как ее гости устроились на новом месте.

Как непривычно это звучало: ее гости. Она уже не была приживалкой.

– Хорошо! – весело ответил Коннор. – Пошли спать после ужина. Ты не спустилась к нам, я невольно подумал, что… – он с усилием стиснул переносицу, и на кончиках его пальцев засветились сиреневатые огоньки. – Все утрясется, Эмма. Правда.

Он, кажется, не знал, что сказать – вряд ли Коннору Осборну, гуляке и игроку, приходилось кого-нибудь утешать. Эмма свернулась под одеялом калачиком; Коннор поднялся и, пересев на край кровати, завладел ее рукой.

– Мне бы очень хотелось все это замять, – признался он и принялся осторожно перебирать пальцы Эммы, мягко массируя суставы. – Да, фейери убили своего мастера над болью. Больше никого, кстати, так что это в каком-то смысле была казнь, а не Дикая охота. Шеф Брауни боится за тебя, я тоже, но мне кажется, фейери тебя не тронут.

Эмма нахмурилась. Тоже боится за нее?

– В этом страхе за меня боязнь потерять то, что восстанавливает магию, или нечто большее? – спросила она, чувствуя, как по руке расплывается мягкое тепло, и напряжение отступает. Коннор рассмеялся.

– Кажется, у женщин есть талант бесить мужчин! – сказал он. – Особенно тех, которые относятся к ним по-хорошему.

– Ты меня привязал к этому дому, – парировала Эмма, но руки не отняла. Прикосновения Коннора были приятны: в них плыло что-то очень светлое, исцеляющее. – Это значит «относиться по-хорошему?»

Коннор снова рассмеялся, словно Эмма невероятно забавляла его. Может, так и было. Он не привык относиться к женщинам серьезно.

– Я ведь должен был иметь какие-то гарантии, – заметил он. – Тем более, ты сама перевела наши отношения исключительно в деловое поле. Я болен, у тебя лекарство, и ты хочешь плату? Хорошо, но и мне нужна уверенность в том, что курс лечения пройдет до конца.

В его последних словах прозвучала тень далекой тоски.

– Ты ведь тоже ко мне привязан, – вздохнула Эмма, и Коннор кивнул.

– Сама видишь, что доктор Маквей был прав. Лечение идет мне на пользу, – он сделал паузу и предложил: – Если хочешь, можем завтра погулять. Не по лесам, конечно, но можно найти милый уголок для пикника.

Эмма не выдержала и улыбнулась, настолько это предложение было чужим для того Коннора, о котором она привыкла думать все эти годы. В нем будто бы пробудилось то, что он прятал от самого себя.

– Почему бы и нет? – ответила Эмма. – Должно же быть еще что-то, кроме лечения?

Коннор улыбнулся в ответ и осторожно опустил ее руку на одеяло. Эмма удивленно обнаружила, что от тоски и растерянности, которые охватили ее после слов шефа Брауни, не осталось и следа. На душе стало легче и светлее.