Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков

один. В голове его бродила мысль: «Ну теперь все равно кончит, а куда ехать… кругом красные…» И он шажком поехал к дивизии. Версты через полторы он нагнал Унгерна. Барон махал ему рукой и кричал:

– М., иди сюда!

Есаул подъехал и взял под козырек.

– Что же ты ничего не смотришь. Непорядки!.. Опять два бурята отстали… – говорил он спокойно.

– Ваше превосходительство, так ведь этих бурят вы сами же послали в разведку, вот они и нагоняли дивизию, – угрюмо ответил М.

– Разве? Зря бы я тебя выпорол.

Есаул промолчал.

– Ну, как у нас в дивизии? – спросил барон.

– Плохо, ваше превосходительство, в Урянхай никто идти не хочет… Да пошли бы, но вы же каждый день избиваете так офицеров, что даже солдаты и те возмущены… Что им приятно видеть своего командира полка или сотни всего вами избитого… С синяками или выпоротого… – резко ответил М.

– Гмм… А чего они на востоке делать будут? Локти кусать? А Урянхай богат, там можно обосноваться и оттуда начать налеты на красных… – крикливо заговорил Унгерн и добавил: – А офицеров пороть больше не буду… Буду прямо посылать с пленными красноармейцами к красным…

Дивизия тронулась дальше, к озеру Косо гол, где сгруппировались крупные советские части.

* * *

Тревожное время переживала Азиатская конная дивизия барона Унгерна. Люди ее замолкли, стали угрюмы, и над вечерним лагерем уже не неслись бодрые хоровые песни, не видно было барахтающихся на зеленой мураве казаков, не сыпалась солдатская брань, и лишь вечерняя поверка еще говорила, что дух воинской части не пропал. Когда вся дивизия выстраивалась на поляне и после команды: «На молитву… шапки долой!» в поднебесную высь неслись разноязычные молитвы, чувствовалась мощь и духовная близость. В одном углу торжественно и стройно пели «Спаси Господи люди Твоя», в другом конце заунывно тянули татары «Иль Алла…», рядом пели молитву, отдающую стариною и тоской степи, буряты, в голос бормотали китайцы, и громко пели японцы свой национальный гимн… Эта картина мольбы к Богу на всех языках, в глухой тайге или на берегу степной реки была величественна, исключительно своеобразна и незабываема. А потом лагерь угрюмо замирал и лишь изредка брякали шашки и винтовки проходящих на смену застав и караулов сторожевых частей. Дивизия жила последние дни, и это инстинктом чувствовал самый последний из диких монгол. А барон продолжал зверствовать, и его палач Бурдуковский ходил ошалелый от ежедневной кровавой работы… Но ему, этому «забайкальскому квазимодо», все было мало, и он докладывал Унгерну в открытой палатке:

– Ваше превосходительство, чего с этими офицерами-пастухами возиться будем… Скотишка мало осталось, а эту падаль надо кончить, ваше превосходительство!

– Так ты тогда сними с них сапоги, отбери все офицерские вещи и, когда дивизия выйдет, кончи их… Ну, иди! – слышался спокойный голос барона.

– Слушаю, ваше превосходительство! – прохрипел Бурдуковский и с самодовольной рожей вышел из бароновской палатки.

Комендант дивизии есаул М. тихонько отошел от палатки и в раздумье пошел по лагерю. Было ясно, что участь несчастных 28 офицеров-пастухов была решена. Бурдуковский со своими палачами свяжет, задушит или зарубит их. М. пошел в конец лагеря, где разместились офицеры-пастухи. С них уже Бурдуковский снимал сапоги, и лица у офицеров были серые. Они понимали, что это значит. Как подстегнутый, есаул бросился к командиру 4-го полка, войсковому старшине Маркову, и только хотел с ним поговорить о том, что он слышал, как в командирскую палатку принесли офицерские сапоги и вещи. М. молчал. Марков вызвал вахмистров и приказал им раздать по сотням вещи. Те забрали и ушли, но через полчаса вернулись и доложили:

– Господин полковник, всадники отказались брать офицерские вещи. Говорят, что с убитого красного они возьмут, но со своего офицера никогда… И разговоры идут очень плохие.

– Слушай, иди и доложи об этом барону. Быть может, он опомнится, – сказал есаул Маркову.

Но тот наотрез отказался, и М. пошел к начальнику пулеметных команд подполковнику Евфаритскому, а по дороге снова заглянул на обреченных офицеров. Картина была потрясающая. Все они были босы, в одних рубашках, порванных штанах, сидели кружком, молча и мрачно резали сырую коровью кожу на четырехугольники, углы которых связывали кожаными полосками. Они шили себе онучи, надеясь, что, быть может, еще какое-нибудь чудо спасет их от неминуемой смерти и они переход останутся живыми. Кошмар непередаваемый, картина полная тоски.

– Слушай, Евфаритский, больше терпеть нельзя! – заикаясь, говорил М. – Надо кончать с произволом барона, иначе он нас всех передушит…

И есаул рассказал, что он видел. Евфаритский созвал секретное совещание, на которое пришли поручик В. Виноградов, доктор Рябухин, войсковой старшина Львов, поручик Озеров, штабс-ротмистр Частухин и др. Решили сделать переворот, арестовать барона, выгнать его из дивизии, командование передать генералу Резухину и двигаться на соединение с войсками атамана Семенова, на восток. Во главе заговора встал Евфаритский – популярный и уважаемый в дивизии офицер. В эти дни генерал Резухин стоял с бригадой в 20 верстах, так как крупно поссорился с Унгерном и шел отдельно. Заговорщики уже знали, что 3-я и 4-я сотни собирались бежать самостоятельно на восток, а потому их предупредили, а так как вся разведка была в руках у есаула М., то скрыть на день или на два заговор можно было безопасно. Опасаться нужно было лишь Монгольского полка, который считал барона Унгерна своим «Богом Войны», да бурятского дивизиона. А потому, чтобы гарантировать себя от монгол, было решено, что на другой день после совета поручик Виноградов в 12 часов ночи откроет огонь из орудий по монгольскому расположению. Монголы, конечно, бросятся в бегство, а чтобы прервать связь Унгерна с Резухиным, от верных сотен было выставлено сторожевое охранение. Так и было сделано. Барон не получал от Резухина донесений, а Резухин от барона, и такое положение продолжалось сутки. В это время Евфаритский спешно заканчивал подготовку к перевороту, как вдруг со стороны резухинской бригады прискакал казак и передал на заставе, что генерал Резухин и несколько его офицеров убиты.

В резухинской бригаде был сделан переворот и один из популярных и любимых вождей Азиатской дивизии, боевой генерал, верный для всех унгерновцев боевой товарищ и всегдашний заступник перед бароном, был застрелен несколькими офицерами.

Заговорщики растерялись, это спутало все их планы.

* * *

Бригада генерала Резухина шла от Унгерна отдельно, в 20 верстах позади, что произошло после крупного разговора, закончившегося полуразрывом. Но о чем говорили бригадный и начальник дивизии, никто не знал, и лишь делали предположения, что Резухин не выдержал зверской психопатии Унгерна и встал на защиту