Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков

офицеров. Факт же был налицо – дивизия шла двумя колоннами, причем на таком расстоянии, чтобы в случае нажима со стороны красных действовать сообща.

Когда генерал Резухин брал себе бригаду, Унгерн предложил ему любые полки, и он выбрал полки – Татарский Парыгина и 2-й Хоботова. Парыгин и Хоботов были произведены бароном в полковники из младших обер-офицерских чинов. В боевом отношении они были хороши, но как командиры полков совершенно не отвечали своему назначению. Да барон и не требовал этого, так как в походах и боях лично управлял не только полками, но и сотнями. Унгерновцев не удивляла резкая метаморфоза, когда в командиры полков Унгерном назначались его ординарцы. Все они были лишь полковые представители, но не полковые командиры в прямом и лучшем смысле этого слова. Но выдвижение Парыгина и Хоботова на высшие командные должности и производство их в полковники прошло по особому ходатайству бригадного командира, что впоследствии этими начальниками было забыто.

Генерал Резухин, как мы уже говорили, пользовался огромной популярностью среди унгерновцев, непререкаемым военным авторитетом и, главное, любовью, которая у нижних чинов, да и у многих офицеров доходила до институтского обожания.

Итак, Резухин шел позади и во время последней остановки расположился лагерем в 20 верстах от Унгерна. В штабе у него находился штабс-капитан Безродный, догнавший дивизию после своего жуткого преступления. Настроение в бригаде также было подавленное. Поход на Верхнеудинск не удался, кольцо красных сжималось, в продуктах уже был недостаток, шелковые тарлыки превратились в лохмотья, приближалась зима, и идти в неведомый Урянхайский край, где около озера Косогол поджидали унгерновцев крупные советские части, многим не улыбалось. Настроение большинства было – повернуть назад на восток, к атаману Семенову, который являлся спасительным маяком, несмотря на то что о нем не поступало никаких вестей.

Это настроение особенно господствовало среди офицерского состава, который барон методически убивал и запарывал. И в резухинской бригаде всплыл офицерский заговор, во главе которого были Хоботов, войсковой старшина Слюс, полковник Кастерин и др. В заговор был посвящен и Парыгин, но некоторые детали переворота ему переданы не были, так как этот командир полка считался большим личным другом генерала Резухина, а потому мог, по приятельскому чувству и долгу боевого товарища, предупредить последнего. Этого, конечно, не могло случиться, так как Парыгин не принадлежал к категории офицеров-рыцарей и собственную шкуру и честолюбие ставил выше дружбы и товарищеского долга, и даже намеком не предупредил Резухина – друга и командира – о грозящей ему опасности. Он поступил так же, как с приятелем Архиповым, о казни которого знал заранее. Парыгин умыл руки и стал ждать, сам в активное число заговорщиков не вступая. Наконец, заговор созрел и был приведен в исполнение.

В палатку генерала Резухина ввалилась толпа предателей-офицеров во главе с Хоботовым, Слюсом, Кастериным и др. Они резко заявили, что бригада дальше не пойдет, а возвращается на восток и ему предлагают присоединиться к общему решению и вести бригаду.

Генерал Резухин спокойно выслушал истеричные выкрики и потом хладнокровно ответил, что на это он не согласен, что он считает позором бросать даже Унгерна в нынешней обстановке – когда враг все более и более сжимает кольцо и когда всем нужно напрячь силы, чтобы пробиться и выйти, хотя бы и в Урянхайский край… Бросить же боевого товарища, первую бригаду, он считает нечестным и отказывается от предложения… Генерал добавил о том, что прекрасно понимает нынешнюю обстановку и общее настроение, болеет за всех душою, но изменить воинскому долгу, чувству святого товарищества не может.

Так ответил Резухин и получил за это пулю в грудь. Момент был жуткий. Генерал покачнулся, но гордо встал, прижал руку к простреленному месту, выбежал из палатки и заскочил в палатку к младшим офицерам, веря, что там найдет спасение. Он глубоко ошибся, и, когда пошел к этим офицерам, прапорщик-оренбуржец выхватил из кобуры револьвер и несколькими выстрелами в упор убил боевого и любимого всеми генерала.

Бригада «перевернулась», как говорили казаки. Начались убийства негодных, и следующего после генерала Резухина застрелили штабс-капитана Безродного. Труп его выбросили в речку. Командование бригадой принял Хоботов и немедленно приказал собрать все ташуры, которые под громкое «Ура!» сжег, как наследие Унгерна. Потом он вызвал Парыгина и предложил ему подчиниться, на что последний поспешно согласился.

Взбунтовавшаяся бригада выступила на восток, но не прошло и нескольких дней, как среди ее командного состава начались интриги за власть, и два полка рассыпались по тайге и степям. Часть из них была перебита красными, часть сама перешла к последним, а остальные, группами в пять, десять и двадцать человек, сумели выйти на станцию Маньчжурия и на Хайлар.

Позднее некоторые добрались до Гродекова, а остальные осели в полосе отчуждения. Так закончила свою эпопею половина Азиатской конной дивизии.

* * *

В гористой местности, у холодного ручья, на широкой зеленой долине, доживала последние часы знаменитая Азиатская конная дивизия барона Унгерна. Многое она пережила и переиспытала, но чаша ее изумительного по долготе терпения наконец переполнилась, возмущение, страх, гнев и боязнь широкой волной вылились из нее, и она, покончив с Унгерном, покончила и с собой. Убийство и самоубийство слилось в одно целое и нераздельное.

После обстрела из орудия Монгольского полка заговорщики решили идти в составе Евфаритского, есаула М. и еще нескольких офицеров к Унгерну и потребовать от него ухода из дивизии, а в случае бароновского несогласия застрелить его. И после убить Бурдуковско-го, штабс-ротмистра Белова, Перлина и бароновского ординарца Бушмакина и тем самым очистить дивизию от унгерновского кошмара.

Переворот был назначен на 17 июля 1921 г., но утром Евфаритский передал есаулу М., что выполнение заговора отсрочивается, так как близко красные. М. поверил, ушел к себе в палатку и погрузился в тревожную дрему, от которой его разбудили два орудийных выстрела и редкая ружейная стрельба. Есаул выскочил из палатки, сел на лошадь и поехал по лагерю. «Майхана», согласно плану заговорщиков, во всей дивизии уже были сняты и люди готовы к походу. Но никто не знал, почему стрельба, и предполагали, что выстрелы были направлены по появившейся где-нибудь группе красных. Весь унгерновский лагерь, по неведомому приказанию, снялся и направился на восток. Навстречу М. быстро ехал Евфаритский с револьвером за поясом.

– В чем дело? – бросился к нему М.

– Да вот, переворот устроили.

– А где барон?

– Черт его знает где! Подошли мы к его палатке и открыли огонь, да в темноте ошиблись и обстреляли майхан весточей. Барон выскочил и орет: «Вы чего тут, сволочи, делаете? Что