Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

пьет довоенное какао «Эйнем» и предвидит, что пьет его в последний раз — ведь у большевиков какао быть не может [Пролетарский полководец //В. Катаев, Почти дневник]. В стихах Маяковского какао не раз упоминается как услада буржуев, закономерно отсутствующая в рабоче-крестьянской республике: За тучей / берегом // лежит / Америка. // Лежала, / лакала // кофе, какао [Хорошо, гл. 12]. Упрекая Ф. Гладкова в приукрашивании сельской жизни, поэт иронизирует: Прочесть, / что написал пока он, // так все колхозцы / пьют какао [Работникам стиха и прозы, на лето едущим в колхозы (1928)].

«Кофе тебе будет, какава!» — формула, в сгущенном виде передающая все презрение дворника Пряхина к «образованному» Васисуалию.

13//36

— Я не виноват!.. — Все не виноваты. — Диалог Лоханкина и его мучителей имеет оттенок сатириконовского стиля. Ср. «— Знаю, знаю я, зачем ты на дачу едешь. — Да, ей-Богу, отдохнуть. — Знаем мы этот отдых. — Заработался я. — Знаем, как ты заработался!» и т. д. [А. Аверченко, Фабрикант, Ст 28.1912].

13//37

— Давай, давай, Никитушко! — хлопотливо молвил камергер Митрич… — За разговорами до свету не справимся. — Мужиковствующему камергеру Митричу свойственны обороты литературно-сермяжной речи. Ср., в частности, императивы: «Соединись с нами, Аввакумушко!» [Житие протопопа Аввакума]; «Отворь ворота, Архипушко! отворь, батюшко!» [Щедрин, История одного города]; частые у Некрасова: Прости, прости, Матренушка, Иди-ка ты, Романушка [Кому на Руси…] и т. п.

13//38

— От меня жена ушла! — надрывался Васисуалий. — Наказание героя хамами часто сочетается с унижением по любовной линии: либо женщина оставила героя, либо расправа происходит в ее присутствии, либо то и другое сразу. Типично также присутствие при наказании или участие в нем удачливого соперника. В «Епифанских шлюзах» А. Платонова, как и в ЗТ, героя незадолго до экзекуции бросила оставшаяся в Англии невеста. В «Докторе Живаго» та же ситуация в смягченном виде: недавно покинутый женой доктор подвергается насмешкам дворника Маркела и его гостей. В «Приглашении на казнь» В. Набокова жена осужденного Цинцинната обманывает его с каждым встречным и переходит в лагерь его мучителей. Наказание на глазах у женщины плюс увод ее от героя хамами: «Невский проспект» Н. Гоголя (поручик Пирогов и немцы); «Человек в футляре» А. Чехова (с той оговоркой, что наказывающий — Коваленко — не хам, хотя и наделен витальностью, типичной для этой роли); «Приключения Растегина» и «Прогулка» А. Н. Толстого; «Картофельный эльф» Набокова; «Груня» Куприна; «Дело Артамоновых» Горького (офицер Маврин отнимает у Якова женщину и при ней дергает его за бороду); «Зависть» Олеши (Кавалерова бьют по лицу и выталкивают из дома на глазах Вали) и т. п. В «Вечере» Бабеля, в «Камере обскура» Набокова экзекуция отсутствует, однако сексуальное унижение, причиняемое герою женщиной в союзе с ее любовником — хамом, представлено в полной мере. Жертвой травли или наказания, усугубляемых обидой в любовном плане, может быть и женщина, как в лесковской «Леди Макбет Мценского уезда» (измена Сергея и порка) или в «Гадюке» А. Н. Толстого.

13//39

…Разглядывая темные, панцирные ногти на ноге Никиты. — Хамам, унижающим нежного героя, придаются черты звероподобия, отталкивающей животной силы: персонаж этого типа предстает голым по пояс, босым, в нижнем белье, он обезьяноподобен, покрыт волосами, издает неприятный запах и т. п. Таков Ноздрев, чуть-чуть не подвергнувший экзекуции Чичикова из-за шашек: «…хозяин… ничего не имел у себя под халатом, кроме открытой груди, на которой росла какая-то борода». Таковы мучители у В. Набокова в «Приглашении на казнь» (тюремщик Родион, пахнущий чесноком, палач мсье Пьер с воняющими ногами) и в «Камере обскура» (Горн — по пояс, а то и совершенно голый, обросший шерстью). В «Приключениях Растегина» А. Н. Толстого Семочка Окоемов, спускающий героя с лестницы, «снимал сапоги, чтобы не тосковали ноги… высунул огромную босую ногу». В «Растратчиках» Катаева любовное приключение героя кончается тем, что «из-за занавески вышел сонный детина в подштанниках и, сказавши негромким басом: «Вы, кажется, гражданин, позволили себе скандалить?», взял Ванечку железной рукой за шиворот, вынес, как котенка, на улицу и посадил перед домом на тумбочку» [гл. 7]. В «Епифанских шлюзах» палач имеет те же признаки [см. выше, примечание 33]. В «Зависти» Андрей Бабичев предстает перед Кавалеровым в кальсонах, вызывая в нем содрогание своей жизненной силой и душевной толстокожестью; позже он спустит Кавалерова с лестницы и преградит ему путь к Вале. В «Вечере» Бабеля удачливый соперник интеллигента Галина, «мордатый повар Василий… подтягивая штаны к соскам, спрашивает Галина о цивильном листе разных королей» (ср. использование любознательным Бабичевым знаний Кавалерова в «Зависти»).

Заметную роль в подобных сценах играют ужасающего вида ногти на ногах мучителя. Эту деталь мы встречаем уже в «Шинели» Гоголя, в сцене, где Акакий Акакиевич заискивает перед Петровичем и выходит от него «совершенно уничтоженный»: «Ноги Петровича, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп». В «Камере обскура» Горн имеет «грязные и зазубренные ногти на ногах», а в рассказе «Облако, озеро, башня» героя истязает спутник по туристической экскурсии — «упрямое и обстоятельное чудовище в арестантских подштанниках, с перламутровыми когтями на грязных ногах и медвежьим мехом между толстыми грудями». В «Вечёре» Бабеля любовное унижение Галина рисуется в намеренно отталкивающих чертах: «Четыре ноги с толстыми пятками высунулись в прохладу, и мы увидели любящие икры Ирины и большой палец Василия с кривым и черным ногтем». Повторяемость данной детали легко понять ввиду ее смысловой емкости: в ней совмещаются моменты вульгарной беззастенчивости, обычно связываемой с демонстрацией босой ноги, и сокрушительной, безжалостной силы, выражаемой через образ железных когтей, зубов и проч. Возможно и то, что когтистые ноги несут зооморфные и хтонические коннотации, вполне уместные в мотивах рассматриваемого типа. Интерпретаторы демонологического толка прямо говорят, что «Никита Пряхин — бес», и что его ««темный, панцирный ноготь» — это уже не ноготь, а… коготь» [Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 41,43]. Однако типологическое объяснение, возводящее данную деталь к широко распространенному в литературе мотиву (заведомо не всегда с демонической подоплекой), кажется нам более объективным.

13//40

И покуда его пороли… а бабушка покрикивала с антресолей: «Так его, болезного, так его, родименького!»… — Как все жильцы Слободки, ничья бабушка отмечена сгущенной речевой характерностью. В литературе из народной жизни речь стариков и старух пересыпана словечками «касатик», «родимый», «кормилец», «сердечный», «рожоный», «болезный» [все взяты из произведений Д. В. Григоровича]. «Никого-то у тебя нету, как я погляжу, болезный ты мой!» — говорит «выжившая из ума старушонка» [А. А. Тихонов-Луговой. Швейцар // Писатели чеховской поры, т. 2]. Ванюша