Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

Антиеврейские настроения усиливаются как в партии, так и среди населения, питаясь различными факторами. Одни (рядовые обыватели) ворчали на евреев по старой российской привычке, другие (часть советских и партийных работников) роптали против их влияния в государственном аппарате, третьи (левые критики нэпа) отождествляли с еврейством новую советскую буржуазию (нэпман в тогдашних карикатурах почти всегда был евреем), четвертые (антисоветски настроенные) видели в них первопричину революции и ненавистной большевистской диктатуры. К последним относится, например, В. В. Шульгин, который в рассказах о своей поездке в СССР не скупится на тяжеловесные антисемитские сарказмы и анекдоты, сетуя на засилье евреев в советской Москве. К этим элементам принадлежит, конечно, и бывший камергер Митрич. [Despreaux, Trois ans chez les Tsars rouges, 101–104; Istrati, Soviets 1929, 86–87; London, Elle a dix ans, la Russie rouge, 243–247; Schoulguine, La resurrection de la Russie, 188.]

У Ильфа имеется запись: «Как колоколамцы нашли Амундсена. Сначала шли айсберги, потом вайсберги, а еще дальше — айзенберги» [ИЗК, 192]. В рассказах о Колоколамске такого эпизода нет; в ЗТ, как мы видим, найдена другая форма сопряжения коммунальной и арктической тематики.

«Понять можем» — стилизованная мужицко-лакейская фразеология. Ср.: «Разве оне могут что об любви понимать?» [говорит Сергей; Лесков, Леди Макбет Мценского уезда]; «Он завсегда женские дела понимать может» [Горбунов, Самодур].

13//29

— А может быть, так надо, — ответил муж, поднимая фараонскую бороду… — Словами «Так надо» кончается «Война и мир» (перед эпилогом): «— Нет, нет, это так надо… [сказала Наташа]. Да, Мари? Так надо…»; и ранее: ««Ну что же делать; уж если нельзя без этого? Что же делать?! Значит, так надо», — сказал он [Пьер] себе» [IV.4.18–19].

Это не исключает, конечно, и более непосредственных источников фразы в «интеллигентском» стиле речи рубежа двух столетий. В фельетоне Дон-Аминадо «лохматый студент» образца 1905 г. обличает мещанство и пытается изнасиловать «честную епархиалку»: «Девушка отбивается, кричит благим матом, а он как будто помешанный: — Молчи, мещанка! Молчи, так надо! — А потом, само собой разумеется, идет прямо навстречу Солнцу» [Цорн (1926), в кн.: Наша маленькая жизнь]. В аналогичном контексте: «Так было нужно» [жена объясняет мужу свои шашни с другим; Гейер. Эволюция театра. В кн.: Русская театральная пародия]. Ср. также: «— Что же, — подумал Парнок, — может быть, так и нужно, может, той визитки уже нет…» [Мандельштам, Египетская марка, гл. 1].

13//30

Рассеянный Лоханкин… проморгал начало конфликта, который привел вскоре к ужасающему, небывалому даже в жилищной практике событию. — Намеченное в записи Ильфа: «В Колоколамске жильцы выпороли жильца за то, что он не тушил свет в уборной» [ИЗК, 194], — событие это совмещает два ходячих мотива: (1) «негашение лампочки в уборной», типичный грех в коммунальных квартирах [см. ниже, примечание 31], и (2) «телесное наказание «всем миром»», практиковавшееся в деревенской общине [см. ниже, примечание 33].

Сделав жертвой экзекуции интеллектуала Лоханкина, соавторы привлекли третий традиционный мотив — об «утонченной личности, унижаемой хамами». Чувствительный, легкоранимый человек вынужден жить среди плебеев, которые над ним грубо издеваются, уличают в постыдных провинностях, терроризируют и т. п. Вина героя часто связана с теми или иными любовными поползновениями (см. ниже). Но иногда, как в случае Лоханкина, она имеет чисто бытовой характер: в «Пещере» Е. Замятина хамсосед обвиняет интеллигента в краже дров, в «Списке благодеяний» Олеши артистку травят за «пяток яблок». Кульминацией может быть та или иная унизительная процедура, чаще всего порка: того, кто претендует на отрыв от низменной реальности, грубо возвращают к ней. Это происходит в «Невском проспекте» Гоголя (немцы-ремесленники и поручик Пирогов), в «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова, в «Печенеге» Чехова (солдаты высекли черкесскую княгиню, чей плач на могиле убитого мужа мешал им спать), в новелле А. Н. Толстого «Прогулка» (кузнец порет акцизного чиновника, ухаживающего за его дочерью), в его же «Ибикусе» (несколько офицеров порют штатского за «трусость») и т. п. Помещика Максимова в «Братьях Карамазовых» порют «за образование», зато, что он знает наизусть эпиграммы [III.8.7; параллелизм с Лоханкиным отмечен в кн.: Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 43]. В других случаях герою дают подзатыльник, его спускают с лестницы, выбрасывают за дверь, дергают за бороду и т. п. Соотношение между героем и его обидчиками может сдвигаться в пользу последних, если они репрезентируют естественную жизнь, а его претензии на избранность носят извращенный или антигуманный характер, — например, в чеховском «Человеке в футляре», где в конфликте Беликова и Коваленко узнаются некоторые черты мотива «утонченный и хамы».

13//31

Лоханкин и лампочка в уборной. — Неаккуратное обращение с предметами общего пользования — типичная провинность в общих квартирах, частый источник склок. «Кофейник нельзя в раковину выпоражнивать», — выговаривает герою соседка в романе И. Эренбурга «Рвач» [Профессор Петряков. Квартирный кризис. Неудачная любовь]. В фельетоне В. Ардова «Лозунгофикация» (1926) мотив «неаккуратного обращения» (в том числе и негашение света в уборной) совмещен с двумя другими: «лозунгами» [см. ДС 8//10] и «страстью к регламентации», к развешиванию записок [см. выше, примечание 19]:

«Коридор. Телефон в коридоре, а по стенам, натурально, обои. Ну, и всякий норовит фамильицу, адресок, телефонный номеришко тут же, не сходя с места, на обоях написать. Приходится, конечно, бороться и пресекать. Как пресекать? Лозунгом. Таким: Враг трудовой стране / Записывающий на стене! Потом и насчет ванны и уборной: сами ведь знаете, света никогда не гасят. И я сейчас припечатываю лозунгишкой: Не выключающему свет / В трудовой уборной места нет! Но самое раздолье для лозунгования — это на кухне. Грешный человек, там я целую азбуку сочинил… Начинается так: (А) Активным элементом будь, / А газ закрыть не забудь! (Б) Берущий сковороду без разрешения / Безусловно, непролетарского происхождения! (В) Ведро помойное не уберешь — / В спину революции лишний нож!.. (К) Контрреволюция в том зарыта, / Кто пачкает чужое корыто!» и т. д. [Юмористические рассказы].

Конфликт на почве невыключения света в уборной представлен также в водевиле В. Катаева «Миллион терзаний» [см. выше, примечание 7].

В литературной топографии коммунальной квартиры уборная наделена особой символической значимостью. В «Рваче» И. Эренбурга полупомешанный от страха профессор кончает с собой в уборной, «в этом темном и вонючем сердце квартиры № 32, под надписью «Мочить не разрешается»» [Жизненность одних. Нежизненность других]. Тема смерти в коммунальной уборной затронута и в «Самоубийце» Н. Эрдмана [д. 1, явл. 4-10]. В рассказе И. Ильфа уборная характеризуется как «изразцовая святая святых» жильца Мармеладова, любителя письменных предписаний и запретов [Разбитая скрижаль]. Уборная как нельзя более подходит на роль сатирической эмблемы: это храм «материально-телесного низа» и отбросов (каковые могут ассоциироваться с архетипом смерти-возрождения), а