Восход - Петр Замойский

— Иди, иди, — заметив ее, позвала Арина.

Санька, всматриваясь, медленно зашагала к нам. Саньку, этого «солдата», я не видел столько же, сколько и Лену. Значит, ей теперь восемнадцатый пошел. Она моложе Лены на два года.

— Шагай смелей! — прикрикнул на нее Федя. — Ишь крадется, как… тигра какая.

Я повернулся к Саньке спиной. Она подошла совсем близко, уже слышны ее шаги. А вот и совсем остановилась. Я нарочно молчу. Узнает или нет? Санька зашла сбоку. Я повернулся лицом к Феде. Зашла с другой стороны от Феди, который захохотал. Я отвернулся к крыльцу. Мать тоже смеялась. Пыталась Санька зайти со стороны матери, но я нахлобучил кепку.

— Да кто такой? — засмеялась и она.

— Узнавай, узнавай! — крикнул Федя.

— А вот сразу и узнаю.

Она зашла сзади, сдернула с меня кепку и так сильно повернула к себе, что я чуть не упал. Этакая силища! Верно, что солдат-девка.

— Легче! — посоветовал Федя. — Так человека изувечить можно.

Санька, оторвав от моего лица ладони, которыми я закрылся, всмотрелась в меня.

— Петя?! — удивленно спросила она.

— Здрасте, Саня! — Я низко, до пояса, наклонился перед ней.

Она тут же крепко ударила меня по спине. Я выпрямился.

— Петя! — вновь воскликнула она и вдруг, чего я совсем не ожидал, повисла у меня на шее.

— Озорница! — укоризненно крикнула на нее мать. — Что делаешь?

— А он сам что надо мной озорует?

— Э-эх ты бессовестная! Ведь ты уже невеста.

— Без места. А что мне стыдиться. Тебя, что ль, аль Федю?

— Пети постыдись. Что он про тебя подумать может?

— Я, мамка, от радости. Ну, здравствуй, Петя!

Она быстро обхватила меня за шею и звонко поцеловала в щеку. Поцеловала и отбежала.

Мать совсем пришла в отчаяние от такой выходки «солдата-девки». Оглянувшись по сторонам, не видел ли кто из соседей, она не укорила, а скорее удивилась:

— Это что же ты теперь наделала, дурища?

— Я ведь не укусила его? Нет? — накинулась Санька на мать. — Что ж, и поцеловать вроде нельзя? Аль он чужой?

— А если ему не по карахтеру такое твое баловство, — спросила мать, — это как?

— Что ты, что ты, тетка Арина! Мне это, ей-богу, очень по характеру. Хоть бы еще разок — и то не откажусь, — вступился я за Саньку, чувствуя ее поцелуй на щеке.

А щека горела. Может быть, и все лицо горит, но в темноте не видно.

— Ты надолго к нам? — спросила Санька.

— Только тебя заехал повидать. Завтра в город.

Санька запрыгала, как девчонка, и захлопала в ладоши. Она и в самом-то деле была еще девчонка.

— Что, что? — воскликнула она, обращаясь к матери. — Что я говорила?

— А что ты говорила?

— Обязательно, беспременно заедет к нам.

Потом уже обратилась ко мне:

— Я тебя видала на собранье.

— Вот как?

— И мамке сказала, что ты придешь, придешь. А мамка говорит…

— Что тебе мамка говорит? — строго перебила Арина.

— А то, это. Не зайдешь. Будто ты обиделся на всех нас.

— За что же я на всех вас обиделся? Особенно на тебя, Саня?

— Да вроде на Ельку.

— И на Лену я не обижаюсь. Она дома?

— Она? — помедлив, переспросила Санька. — Она… с Анной в поле. — В голосе ее послышалась обида. — Она тебе что, нужна?

Но тут вмешалась Арина. Проходя мимо нас, она полушепотом посоветовала:

— Идите в сени. Народ еще увидит. А за Елькой навстречу Белянку надо послать, чтобы скорее шла.

Белянка — самая младшая из пяти сестер.

Прозвали ее Белянкой за белые как лен волосы. Я помню эту маленькую, лет десяти, девчушку, смирную, тихую, лицом похожую на Лену. Когда я приезжал к ним, она обязательно садилась за стол напротив меня и пристально рассматривала мою забинтованную руку. Она тоже знала, что я «Елькин жених Петя». Так меня все именовали.

Но сколько ни звала мать, Белянки близко не оказалось.

Мы прошли в сени. Арина зажгла лампу, висевшую над столом на длинном крючке. Скоро Арина ушла во двор доить корову, а мы остались втроем и принялись болтать о чем попало. На улице совсем стемнело. Уютно у них в плетневых сенях, промазанных глиной. Со двора слышно, как звенят струи молока, ударяясь о стенки доенки, и доносятся редкие успокаивающие слова Арины.

— Стой, матушка, стой смирно, — ласково говорит она корове.

Было удивительно, как в полутьме Арина доила корову. Правда, корова стояла возле открытой двери, и свет от лампы проникал во двор.

Разговаривая с Федей, я то и дело посматривал на Саньку. Не такой она помнилась мне год тому назад. Тогда она была сухощава, с продолговатым лицом, длинным тонким носом, как у матери, немного угловата. А теперь пополнела, щеки налились румянцем и не так уж выдавался нос. В статную девушку выросла Санька.

— Что же ты делать будешь? — спрашиваю я ее. — Ведь ты, как говорит мать, вроде невеста. Замуж небось собираешься после своей сестры. Одеяло шьешь?

— А как же. День думаю, ночь не сплю. Одеяло давно готово. Только жениха где-то собаки гоняют. Найди мне какого-нибудь замухрышку в городе.

— У вас в селе своих много, Саня.

— В селе? А я тут и жить не буду.

— Почему? — спросил я.

— Скучно, — ответила Санька, — вот почему.

Федя мрачно проговорил:

— Врет она. Скучно… У них гармонист… Ефимка… Красавец. Он тешит…

Санька так и вскинулась:

— Не в тот огород камешком запустил. Ошибся чуток.

— Говори, не в тот… Аккурат в тот… Каждый день ходит.

— А разь ко мне он?

— К кому же окромя? — И Федя подмигнул мне.

— Сам знаешь, кому беда, кому слезы.

— Вот я тебе подразнюсь! Больно скоро ты мне прозвище придумала.

— А ты не болтай зря, комбед несуразный.

Хотя я и догадывался, для чего этот разговор затеял Федя, мне все же было неловко. Санька явно злилась.

— Опять вы взялись ругаться, родня, — упрекнул я их.

— Да нет, мы шутя, — сознался Федя. И снова к Саньке: — Если Ефимка не к тебе ходит, Кузька — обязательно.

— Что Кузька? — вспыхнула Санька. — Ну что Кузька-карапузька?

— Бегает за тобой… Пятки обивает…

— А я его лупцую.

— Это правда, это да. Бьет она его при всех, — обратился Федя ко мне. — Парню гибель… Парню крах… Спасу нет… Влюблен по уши, да.

— Мало ли что ему втемяшится… И годов нет. Я старше.

— Тогда тебе, сестренка, бог прямой путь указал… на Ваньку. Сапожник — раз… Хромой — два… На войну не возьмут — это три.

Санька хотела что-то возразить, но лишь сверкнула глазами. А мне было очень интересно, как разговор дальше пойдет. Ведь Федя «наводит» его явно для меня. Недаром то и дело подмигивает мне. Но Санька крепится. Не выдает свою сестру Лену. Молодец девка!

Арина подоила корову и, войдя со двора в сени, заметила, что у нас сильно коптит лампа. Она привернула ее.

— Ельки с Анной все нет?

— Что тебе далась Елька? — с сердцем выкрикнула Санька.

Мать молча поставила на табуретку ведро с молоком, сняла с полки два пустых молочных горшка, достала цедилку и принялась процеживать пенистое молоко.

— Петя, парного хочешь? — предложила она мне.

— Мы скоро ужинать к вашим пойдем. Екатерина звала, — ответил за меня Федя.

В это время постучали в дверь. Сердце мое так и замерло. Санька быстро вспорхнула, чтобы открыть, но ее опередил Федя. Он был ближе к двери,

Я заметил, каким тревожным взглядом смотрела Санька на дверь, когда Федя, как бы нарочно, медлил снять щеколду. И ему, видимо, становилось не по себе: Мне тем более. Чувствовалось, что никому из нас троих, а может быть, и самой матери, почему-то не хотелось, чтобы вошла Лена.

Дверь открылась, и мы облегченно вздохнули. В дверях стояла с покрытым пылью лицом, полная, добродушная, красивая сноха Анна. В прошлом году, когда я со стыдом после отказа в сватовстве уходил от них, она одна пожалела меня и, провожая через дверь во двор, ласково похлопав по спине, промолвила: «Ничего, Петя, не убивайся».

Федя еще подержал дверь открытой на всякий случай, но никто больше не входил. Он снова защелкнул ее на щеколду.

Анна не сразу разглядела меня, а подойдя ближе, радостно воскликнула:

— Пришел?

— Заявился, Анна, — чувствуя, как вдруг пересохло в горле, отозвался я.

— Елька где? — спросила мать, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, тревога.

— Сейчас умоюсь, скажу. Мы допололи тот участок проса. Ну-ка, Саня, полей мне воды.

Пока Анна умывалась на крыльце, где висело ведро с водой, мы молчали. Наконец Анна вошла, вытерла лицо и руки. Сняв фартук, подошла ко мне, поздоровалась, села рядом.

— Так-то, Петя. Стало быть, в наши края заявился? Долго тебя не было. Небось мимо-то из городу аль в город проезжал, а к нам, как допрежь, не заехал?

— Уезд наш большой. В нем сорок две волости, а в них двести двадцать селений, а жителей, считая грудных и ползунков, больше четырехсот тысяч обоего пола.