Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

- Разберутся – отнимут! – парень выходил из себя. Но чем больше он кипятился, тем спокойнее делалась усмешка отца. – Стоит какой-нибудь заварухе начаться – опять встрянешь...

- А что, ожидается? – играя, спрашивал Дугин.

- Не надейся! Кончились те времена!

- Мне ведь и теперь нехудо живётся. Работа не пыльная: ходи да ключами позванивай. А раньше кто боле меня на своём поле гнулся? Землю взяли – пущай берут! Лошадей отобрали? И по им убиваться не стану. Все колхозные – мои. Кому не дадут, а Михей Матвеичу в первую голову. А насчёт встрянуть... Ты в моё нутро заглядывал, сморчок? То-то. Оно под шкурой. А шкура мужицкая в семь кнутов драная. Сразу-то не разглядишь, что под ей деется...

Под конец Дугин говорил совсем тихо, словно возражал не Ефиму, а себе. В общем-то, эти споры ни к чему не приводили. Каждый оставался при своём мнении. Сын постепенно отдалялся от отца. А отец всё больше испытывал желание поговорить с ним. И после таких разговоров он становился и добрей и покладистей.

Как это часто бывает, прожив в деревне полвека, Дугин слыл тихим и богобоязненным человеком, который и мухи зря не обидит. Домашние сор из избы не выносили. Варвара едва ли не первой увидала его в гневе.

- Опять грозен? – хлопая мокрыми крыльями ресниц, виновато потупилась Клавдия. Её грустные дымчато-серые глаза передались сыну. Волосом огнист, чернобров, был он красив не в отца.

- Ему не привыкать!

- Разве можно так про отца-то?

- Не отец он мне! Чужие и те родней... А этот... умрёт – не пожалею.

- Что хоть говоришь-то!

- Что думаю, то и говорю. Зверь он! Чуть что – и в зубы!

- Бог терпел и нам велел, дитятко...

- А я не желаю! Лопнуло моё терпение! Уйду из дому и тебя заберу!

- Что ты, что ты, миленький! Из родного-то дома?

- Не родной он мне, этот дом! Уйдём...

- Кому мы нужны?

- К Тепляковым попрошусь. У их хоромы великие.

- Эко задумал! – испуганно косилась на дверь Клавдия. Ей и самой было невтерпёж повседневно слушать гундявый голос мужа. Но что делать, если такова судьба.

- Заходите! – пригласил Сазонов, откладывая в сторону палку. – Разговор есть.

Дугин, увидев, что председатель один, облегчённо вздохнул и присел на краешек скамьи.

- Сын где?

- Дома. Где ему быть?

- Про Фёдора спрашиваю.

- Так и говори. Того где-то чёрт носит. На станции, говорят, сцепщиком устроился.

- Не скроется. Всё равно судить будем.

- А мне что! Судите. Совсем от рук отбился.

- Теперь другой вопрос... Шура Зырянова у вас в качестве кого? Батрачка, что ли?

- Все бы так батрачили! – обиделся Дугин. – Раз в день печь по- свойски истопит, дак что? Сам знаешь, баба у меня что сноп...

- Платите ей?

- А как же.

- Крыша у них совсем прохудилась. Перекрыли бы...

- Это обязательно, Алёха! Ближе к лету перекрою. Сейчас тёса нет.

- Заодно и школу подремонтируйте – протекает.

- Это всегда пожалуйста.

- Ещё одна просьба. Сын ваш старика Сундарёва обидел... Золотой старик! Таких людей беречь надо, чтоб по двести лет жили. А мы им жизнь укорачиваем...

- Чем он тебе приглянулся? В колхоз и то не вписался...

- Доживёте до ста лет, погляжу, какой из вас колхозник будет.

- На печке-то лежать не изробился...

- Зато внучка за двоих трудится, – нахмурился Сазонов.

- Это – работница! Тут уж ничего не скажешь. Федька мой давно облизывается, как кот на сметану... Кабы поумней – снохой стать могла...

- Не в коня корм... Вы вот что, Михей Матвеич, – вдруг смутился Сазонов, оттого что приходится учить старшего. – Идите к Семёну Саввичу и повинитесь: мол, Фёдор не со зла скандалил, пьяный был...

- Я уж винился.

- Лишний раз скажете, язык не отсохнет. Да и вам наука: держите сыновей в узде.

- Их удержишь!

- Передайте ему вот это, – Сазонов вручил Дугину трость. – От Фёдора, мол...

- Нет, Алёха! не могу... Трость вон какая дорогая! Её бы при царском режиме князья либо графья носили... А ты за так отдаёшь...

- Не вам ведь, старику. А он мне подороже, чем графья или князья.

- Ну, Сазонов! – удивлялся Дугин. Выходя из сельсовета. – Вот отчебучил! «Подороже, чем графья и князья...» Ну-ну! Знаем мы вас. Небось под Катьку полозья подкатывает! Неспроста же...

Подле Сундарёвых, прислонившись к тыну, заглядывал в окна Митя Прошихин. Дугин подождал, что он будет делать, но Митя, как лягавая, сделал стойку и замер. Кто знает, сколько он ещё простоит вот так. Михей ткнул его тростью.

- Тут без меня не выгорит, Алёха! Шибко много охотников!

- Не поддаётся она, – пожаловался Митя. – А мне бабу в дом надо.

- Я тебе то же толкую: сразу не выйдет.

- А когда? – с нетерпеливым отчаянием спрашивал Митя. – Ты скажи, когда?

- Ишо одно дело сделай – помогу.

- Не омманешь?

- Моё слово – олово.

- Ну, сказывай.

- Об этом на улице не договариваются. Придёшь ко мне в сумерки – скажу.

- Приду... Необходимо приду.

- Из сеней – слышно было – вышла Катя. Дугин открыл калитку.

- Это Сазонов велел передать, – сунул девушке трость и, не попрощавшись, вышел.

- Эй, – догнал его Митя.

- Чего тебе?

- Про амбары-то никто не знает?

- Пшёл! – отпихнул его Дугин.

- А трость зачем подарил?

- Сазонова спроси.

Дома управлялась Шура. Она жила с матерью через два двора. Из всей живности была у них тощая, крикливая свинья, которая визжала целыми