Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

днями.

- Чего она орёт у вас? – как-то полюбопытствовал Михей.

- Голодная, вот и орёт, – заохала мать Шуры, нестарая ещё, слепая женщина.

- Заколите. К чему животную мучить?

- Дак ведь сальца дождаться охота.

- Пущай Шурёна прибежит, картошки дам, – минуту подумав, решил он.

Чтобы не бесплатно, подрядил племянницу полы мыть и еду готовить. И сразу донеслось до Сазонова. «Чёрт длинноухий! – ворчал про себя Дугин. – Всё-то он разнюхает!» – и вдруг подавился тревожной догадкой: «Вдруг и обо мне что узнал?!». Но, поразмыслив, решил, что ничего такого Сазонов узнать не мог. «А сам-то чист? – сердился Дугин. – Копну вот – и тоже под тебя подкопаюсь!»

Ему жилось спокойней и легче, когда он знал о других больше, чем они о нём. Так любому язык прищемить можно. Но Сазонова взять не так-то легко. А он может, и очень даже просто... Вдруг прослышит, как Михей братана своего, Шуриного отца, кончил – пиши пропало. Хоть, если разобраться: кто тут виноват? Война... Не кончи братана, братан его кончил бы... Брат на брата восстал, сын на отца... Глядя на Шуру, Дугин вздыхал украдкой: осиротил девку. А вины не чувствовал: кто кого. Пуля не выбирает. Могла и в него попасть. Ладно, не сплошал.

Шура тоже была не проста. Ходила к дяде не ради заработка, хоть куль картошки или пуд муки в доме не лишни. Тая до поры свои рисковые планы, думала: «Обойду! Он хитёр, а я – что? Ишо поглядим, кто проворней!». Но не ей водить за нос Дугина. Слишком велико было молодое нетерпение: сердце девичье присохло к Ефиму. Заметив это, Дугин всполошился.

- Ты, случаем, не ушиблась? Родня ведь мы!

- Отдай! Жить без него не могу!

- Ишо чего! И верно, что бабы власть почуяли...

Из горенки, от матери, весь в красных пятнах вышел Ефим: он слышал их разговор. Ноздри от гнева дергались. Глаза сузились в щёлки.

- Чтоб духом твоим не пахло! Уматывай!

- А ты не ори! – осадил Дугин. – Пока я в доме хозяин. И будет по-моему. Сядь, Шурёна, поговорим.

Ефим выбежал. О чём они говорили, он не знал, но с тех пор, встречая двоюродную сестру на улице, переходил на другую сторону.

Она по-прежнему управлялась у них по хозяйству. Но чем ближе старалась быть к Ефиму, тем дальше он отходил.

- Будет мокро-то разводить! – урезонивал Дугин. – Терпи. Тут нахрапом не возьмёшь.

- Я бы терпела, знать бы только...

- Один господь всё знает. Но ежели меня не ослушаешься – будет по-нашему, оплетём дурачка.

Глава 13

С некоторых пор Иван Евграфович зачастил в сельсовет. Зашёл однажды к Сазонову с какой-то просьбой и загляделся, как ловко орудует Варлам перочинным ножичком, вырезая по дереву. Оба понравились друг другу и многие часы теперь просиживали вместе, говоря о самом разном. Сазонов увидел вдруг этого молчаливого, рассеянного чудака совершенно иным и удивился ему. Учитель был из той породы людей, которые мягки в общении, незлобливы и неприметны, но в деле жизни своей – неуступчивы и тверды.

Не сразу признался Иван Евграфович, что несильною рукой своей замахнулся на русский язык. Многое в этой реформе было непонятно, но сам по себе замах был настолько неожиданным и дерзким, что уж одно это вызвало у Сазонова и зависть, и уважение.

- Я в вашей области мало смыслю, – боясь быть смешным, деликатно уклонялся он от обсуждения реформы.

- У Семёна Саввича какое образование? – пробуя на ощупь Варламову резьбу, спросил учитель.

- Образование? Да он расписываться не умеет.

- И, тем не менее, у него есть своё мнение...

- Ну, мнение он вам по любому вопросу выскажет. Тут уж его хлебом не корми, только дай поговорить...

- Вы неправы. Он спорил со мной умно, как знаток.

- Ум у него ясный, – задумчиво кивнул Сазонов. – Родись он в других условиях – нам бы до него рукой не достать...

- И мыслит как! Философ... А ведь безграмотный.

- Сибирской выделки, – со скрытой гордостью сказал Сазонов. – Крепкие у нас люди, ядрёные...

- Всякие встречаются.

Сазонов отложил своё художество в сторону, хотел что-то возразить, но в это время раздался выстрел, затем другой, третий...

- Стреляют. Где это?

- Идёмте!

Над Заярьем всплыл набат, ударившись в стылые окна, расшевелил людей. Все бежали на выстрелы. Они доносились с фермы.

На крыше кошары[5] без шапки метался Прошихин, распугивая выстрелами блеющих овец.

- На овец охотишься? – спросил Пермин.

- С волками сражаюсь. Двадцать, а может, тридцать штук налетело... С десяток я перестрелял, остальные поубегали...

- Кончай войну! Боле ни одного волка нет! – хмуро проронил Евтропий.

- Кроме волков есть в кого палить...

- Слезайте! – приказал Сазонов и потянул за ствол Митиного ружья.

- Не тронь! А то и на тебя патрон найдётся...

- Вы это всерьёз?

- А ты что думал? Митя ишо покажет себя.

- Ну что ж, покажите! – Сазонов отпустил ружьё.

Митя чакнул затвором, вбил патрон и, слова не говоря, нажал на спусковой крючок. Подскочивший Евтропий успел отбить ствол в сторону. Грохнул выстрел. Сазонову обожгло щеку.

- Убить мог, дурак! – сказал Евтропий, сбрасывая ружье.

- Необходимо, – спокойно сказал Митя, – на то и война...

- Видел я твою войну! Половину овец перестрелял...

Сазонов молчком спустился вниз и вместе с Перминым прошёл в пригон. Он казался спокойным. Лишь кожа на щеках стала меловой.

- Овцы-то почему в пригоне? – спросил он, делая вид, будто ничего не произошло.

- Загнать не успели, – следуя за ним, ответил Прошихин. – Один раз не загнали и, как назло, – волки. Сразу целая стая. Ладно, что ружьишко при мне было.

Овцы теснились по краям пригона. А в