Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

середине лежало два убитых волка и с десяток мёртвых овец, из которых четырёх, как выяснилось, застрелил Митя.

Посчитали – не хватало ещё десяти.

- Остальные где? – спросил Пермин.

- Должно, волки уташшили, – разыскивая шапку, отвечал Митя. – Зверьё, оно эть не шшитается: колхозное – не колхозное... Ему жрать надо...

- Отойдёмте, Дмитрий! – сказал Сазонов.

- А что не отойти-то? Можно...

- Вы зачем стреляли в меня?

- А ты зачем лезешь, куда не надо?

- Куда именно?

- Сам соображай... Под шапкой-то, поди, мозги имеются...

- Это что – предупреждение?

- Да ну тя! – дурашливо улыбнулся Митя и стал искать шапку.

«Вот так! – подумал Сазонов. Ещё одно открытие!»

С крыши спустился Евтропий, глядевший до этого в сторону Пустынного.

- Не пойму, я, Митрий, – сузив выцветшие глаза, заговорил он – то ли волки овец уволокли, то ли овцы волков...

- Хто их знает, – продолжая искать шапку, бормотал Митя. – Вот она!

- Шапка-то почто посередь пригона? В волков бросал?

- Как я сражаться начал, она и свалилась...

- Не шапка, а мячик! Вон докуль докатилась, – усмехнулся Евтропий. Заметив, что к их разговору прислушивается Сазонов, вышел из пригона и направился в сторону Пустынного.

Перед утром выпал снежок. Прямо посвежу к озеру вели овечьи следки. Их перечёркивали чьи-то подшитые кожей валенки.

«Хоть бы следы заметать научился». Следы привели прямо к огороду Панфила Тарасова.

За завтраком Евтропий нетерпеливо поглядывал в окно, ожидая, когда в соседней ограде покажется Ворон, с которым давно уже не было мира.

- Ты чего озираешься? Ждёшь кого? – наблюдая за ним, посмеивалась Агнея.

- Жду. – Он и в самом деле ждал.

Скоро из избы вышел Панфило, неся в ведре пойло для овец. Евтропий, не одеваясь, выскочил на крыльцо.

- Скотину поить? – вкрадчиво спросил.

- Обзавёлся на свою голову, теперь знай разворачивайся...

- То, я слышу, овцы кричат... купил, что ли?

- Давно уж. Ты разве не знал?

- Я в чужих притонах не шарюсь. Хороши овцы-то?

- Чего там? Мелкота.

- Покажи-ка. Может, и я штук пяток куплю. Сейчас корму нет.

- Погляди, погляди.

- Они, – заглянув в закут, узнал Евтропий. – Ну вот что, сосед. Гони обратно! Овцы-то колхозные...

- Ты в своём уме? – замахал руками старик. – С какой, слышь, стати чужие овцы в моём пригоне окажутся? Мои это, бог свят, мои.

- Бога ты не боишься...

- Я перед ним не грешен.

- Видать не слышит твой бог, как ты в глаза мне врёшь. Может, сельсовет скорей услышит... Да что я тебе ишо хотел сказать? Ага... Вдругорядь красть будешь – следов не оставляй. А то прямо к дому ведут.

Старик понял, что запираться бессмысленно, и миролюбиво предложил:

- Давай, слышь, делиться! Но чтоб по-божески: две тебе, три мне.

- Я ведь сказал: овцы колхозные...

- Не шебарши, Тропушко! К рукам льнёт – бери. А колхоз от этого не обедняет.

- Выгоняй!

- А ты не ори, слышь! Теперь кто докажет, что мы не в сговоре! Евтропий коротко тюкнул старика по длинному носу, дёрнул другой рукой за полушубок, с которого посыпались пуговицы.

Ворон рванулся и, не дожидаясь, что будет дальше, пустился наутёк. За ним оставался кровяной следок и надрывной вопль: «Уби-ва-аают!».

Из конуры выскочила ростиком в рукавичку собачка и цапнула Евтропия за штанину.

Открыв ворота, Евтропий выпустил овец и собрался было пойти в Совет, чтобы признаться в содеянном, но передумал.

Глава 14

Вторую неделю Гордей работал один: Прокопий был на курсах. В углу, на скамеечке, прикорнул старик Сундарёв. Он лукаво жмурился, поглядывая на задумавшегося кузнеца.

Уголь, трепыхая синими язычками, не разгорался. В руках, словно после изнурительной болезни, затаилась неуверенность. По привычке раскачивая мехи, кузнец, не мигая, глядел в горно и даже не заметил, когда Логин раскинул на порожке свою холстинку. Ему отчаянно моргал из угла посмеивающийся дед Семён.

- Пасмурь тебя одолевает, – заметил он, отвлекая внимание кузнеца. – А ты ей не поддавайся. Смехом разгоняй.

- И рад бы, да не выходит, – пробормотал Гордей, вынимая из огня поковку[6]. Ощутив в руках привычную тяжесть металла, ожил. Мышцы развеселились. В два голоса заговорили кувалда и наковальня. Между ними рождалось новое творение рук человеческих.

Логин лихорадочно спешил. Быстрые бледные руки метались по холсту, оставляя на нём оскольчатые мазки, спешили угнаться за кузнецом.

Эти руки тоже ликовали.

Отлетевшая окалина попала в Логина. Сермяга задымилась. Гордей учуял запах, остановился...

- Ныряй в бочку! – посоветовал дед Семён.

- Вот язви его! – изумлённо перевёл дух кузнец. – Хоть бы упредил, что малевать будешь! Я бы приоделся. В грязном-то неславно...

- Самое это! Ты не гляди на меня! У тебя своё дело, у меня – своё. Друг дружке мешать не станем.

- А меня рисовать не хочешь, – попенял дед Семён.

- Тебя рисовать непросто, – сказал Гордей, шевеля угли. – Старое дерево огню и то не под силу. Верно, Логин?

Логин не слышал.

Тихий, со странностями, он так ловко и незаметно подкрадывался, что кузнец часто и не догадывался о его присутствии. Сперва сердился, потом привык, смирился: «Пущай мажет. Что с него взять!» – думал он, искоса поглядывая на увлёкшегося Логина.

Очень уж хорош бывал в такие минуты рисовальщик. На диво большие зелёные глаза светились мягко и вдохновенно. На лице пламенели оранжевые блики. Серебряной мушкой летала по холсту кисточка. Шёлковые волосы, тщательно расчёсанные Варварой, лёгким облачком клубились при каждом движении.

Логина самого хотелось рисовать. Но кузнец владел только железом...

Его искренне трогала привязанность этого бесхитростного, кроткого существа, сторонившегося людей. И