Семь лет между нами - Эшли Постон

позволяла себе просто рисовать. Обычно я была слишком занята работой, а после смерти тети рисовать стало больно. Ведь это она всегда дарила мне акварель, находила красивые виды, усаживала на скамейку и оставляла на часы, пока сама уходила бродить по винтажным лавкам и сувенирным магазинам. Наверное, ей не стоило оставлять подростка одну — на скамейке у Сены, у Акрополя, в саду чайного дома. Но именно эти моменты стали моими любимыми.

Когда я смотрела на мир сквозь оттенки синего, зеленого, золотого.

Смешивала их. Наслаивала. Искала идеальный оттенок лазури для неба.

Было приятно снова делать что-то для себя.

Просто быть.

Без списков дел, которые надо выполнить.

Без ожиданий.

Только я.

И, хоть я больше не была той девочкой, что забиралась в ванну с акварелью, я всё равно чувствовала… что в безопасности.

Я все еще чувствовала себя одинокой — сомневаюсь, что это когда-нибудь изменится, — но мне больше не казалось, что я развалюсь на части. Правда была в том, что я жила в изоляции последние несколько месяцев, с тех пор как умерла Аналия, потому что это был единственный способ удержаться на плаву.

У моих родителей были они, друг у друга, чтобы опираться, когда горе накатывало посреди ночи.

А у меня — никого. Я была одна в квартире в Бруклине.

Никого, кто погладил бы по спине и сказал, что нормально — не быть в порядке. Я сама говорила себе это, сидя на полу на кухне в глухой ночи, зарываясь лицом в подушку, чтобы не разбудить соседей.

Прошлое — это прошлое и его не изменить. Даже если бы каким-то чудом я встретила её здесь, в этой квартире, за семь лет до её смерти, это бы ничего не поменяло. Она все равно бы умерла. И я все равно оказалась бы на полу в два часа ночи, плача в темноте.

А потом появился Нейт, через три месяца, и, кажется, решил, что сможет меня починить. Стоит только приложить немного любви в нужные места.

Но мне не нужно было, чтобы меня чинили.

Я пережила самый худший день в своей жизни одна. И я выбралась из него.

Я выжила.

И это не то, что требовало исправления.

Мне не нужно было, чтобы меня починили. Мне просто… нужно было напоминание, что я еще человек.

И ужин с незнакомцем, который не смотрел на меня, как на сломанную, оказался неожиданно хорошим началом.

11

Гори, Детка, Гори

В конце концов я перестала рисовать и набрала себе ванну.

Опустилась в горячую воду, вдыхая мягкий, успокаивающий аромат лаванды и ромашки от мыла, которым пользовалась, и уставилась на лепнину на потолке — замысловатые завитки и позолоченные узоры, характерные для Монро. Должно быть, я задремала, потому что следующее, что я услышала — это как открылась входная дверь, и кто-то вошёл в квартиру. Шаги были тяжёлыми. Я потерла глаза сморщенными от воды пальцами.

Я села в ванне.

Айван.

Я потянулась за телефоном, лежащим на табурете. Уже пять вечера?

— Лимон? Я вернулся, — раздался его голос, шаги приблизились.

— Здесь! — ответила я, стараясь не запаниковать. — Я… эээ… в ванне!

Шаги резко остановились.

— О-о!

Я поморщилась. Отлично, Клементина, подумала я. Надо было просто сказать, чтобы он не входил. Уши вспыхнули от смущения.

— Не делай из этого что-то странное!

Он фыркнул.

— Это не я делаю странным, а ты!

— Это ты сделал странным первым!

— Я вообще ничего не сказал!

— Ты сказал «О-о»!

— Мне нужно было сказать что-то другое?

Я закрыла лицо руками.

— Просто… просто забудь. Я пойду утоплюсь в ванне. Прощай.

Он усмехнулся.

— Ну, только не слишком надолго. Я опять готовлю ужин, — добавил он, уходя на кухню.

Я быстро схватила полотенце и выбралась из ванны. Слышала, как он расставлял продукты на кухне, пока вытиралась, и вдруг вспомнила, что не выбрала одежду.

— Чёрт, — пробормотала я, открывая шкафчик в ванной в поисках хотя бы халата.

Вместо этого нашла великолепный чёрный атласный халат с отделкой из перьев марабу. Совершенно нелепая вещь — из тех дорогих халатов, что носят богатые дамы в старых фильмах, непременно с длинным мундштуком и трупом в прихожей. Я фыркнула, снимая его с вешалки. Почти забыла, что он у неё был. Несколько лет назад халат загорелся из-за её свечи с изображением Святой Долли Партон, и в панике она вышвырнула и то, и другое в окно. Квартира потом неделями пахла горелыми перьями.

Ну, лучше, чем просто полотенце.

Я натянула халат. Он всё ещё пах её духами. Red от Giorgio Beverly Hills. Такой узнаваемый, насыщенный запах. Она пользовалась ими почти тридцать лет.

Когда я вышла из ванной, Айван взглянул на меня. Волосы у меня были влажные, кожа пахла лавандовым мылом. Он открыл рот, закрыл, моргнул… несколько раз. А потом, совершенно серьёзно, спросил:

— Мадам, у меня к вам очень важный вопрос: вы убили своего мужа?

Я встряхнула боа и перешла на ужасный псевдо-аристократический акцент:

— Простите, офицер, я не помню, как умер мой муж. Должно быть, это был мальчик из бассейна! Придётся завести нового.

Он приподнял бровь, стоя у плиты, где медленно разогревал большую кастрюлю. На столе лежало с полдюжины лимонов.

— Нового мальчика или нового мужа?

— Не уверена, а какие у вас рекомендации?

Он быстро окинул меня взглядом с головы до ног.

— У меня довольно внушительное резюме, — ответил он своим мягким, тянущимся южным акцентом. — И много рекомендаций.

Я цокнула языком.

— Надеюсь, по части характера.

Краешки его губ дрогнули, превращаясь в самодовольную ухмылку. Он явно считал себя чертовски обаятельным, пока небрежно прислонился к плите… и резко вскрикнул:

— Ах, твою ж…!

Он мгновенно подбросил руку вверх, но уже успел обжечь палец, сунул его в рот.

— Ты в порядке? — встревоженно спросила я, сбросив свою нелепую манеру говорить.

— Всё нормально, — ответил он, держа палец во рту. — Всего лишь пустяк.

Я бросила на него многозначительный взгляд и подошла ближе, вытягивая его руку, чтобы осмотреть ожог. По внутренней стороне мизинца расплылось злое красное пятно.

— Надо намазать сливочным маслом.

— Сливочным маслом? — Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

— Да! Моя мама всегда так делает.

Он засмеялся, мягко высвобождая руку из моей. Затем включил кран и подставил мизинец под прохладную воду.

— Так сойдёт, не хотелось бы испортить Échiré твоей тёти.

Мне понадобилось пару секунд, чтобы осознать.

— У её дорогого масла есть имя?

— Если у чего-то нет имени, значит, оно недостаточно дорогое, — галантно ответил