Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

действительно будет безопаснее в научном институте в Германии, чем в раздираемой войной Вильне. Союзники рано или поздно одержат верх и обнаружат эти сокровища, где бы они ни находились. Калманович считал, что невольники должны отправить как можно больше книг и документов в Германию. Трудно сказать, было ли то оправданием страха, что его поймают на контрабанде, или пророческим предвидением, но среди коллег его точка зрения вызывала горячие споры. Калманович же проявлял непреклонную твердость. Обнаружив крайне редкий буклет XVIII века на идише — манифест просветителей и учебник медицины под названием «Сейфер рефуес» («Книга снадобий»), он не стал его прятать и не передал Круку. Вместо этого поделился своим открытием с Полем, а тот положил книгу в груду, предназначенную к отправке в Германию. Шмерке, Суцкевер и другие члены бригады пришли в ярость. Крук проявил бо́льшую снисходительность[118].

Ставки возросли, и расчеты изменились в мае 1942 года, когда Мюллер со своими сотрудниками уехал в Киев, чтобы организовать деятельность ОШР и там. На их место прибыли новые лица во главе с Альбертом Шпоркетом. Пятидесятидвухлетний Шпоркет не принадлежал к интеллигенции. Он был скотопромышленником, владельцем и директором кожевенной фабрики в Берлине. А помимо этого — убежденным нацистом: вступил в партию в 1931 году, еще до прихода Гитлера к власти. (Мюллер, напротив, стал членом партии только в 1937-м.) Альберт Шпоркет свободно говорил по-польски и по-русски, поскольку до войны имел деловые связи с Польшей, но при этом ничего не понимал в иудаике. Его заместитель Вилли Шефер был бывшим лютеранским священником и теперь писал докторскую диссертацию на теологическом факультете Берлинского университета. Его познания сводились к основам библейского иврита. Еще один сотрудник ОШР, Герхард Шпинклер, прекрасно владел русским, однако не знал ни иврита, ни идиша.

И наконец, был еще доктор Герберт Готхард, выступавший в качестве специалиста по иудаике. Он преподавал семитские языки в Берлинском университете в звании доцента, имел докторскую степень из Гейдельберга и являлся ветераном ОШР. Готхард побывал в Вильне вместе с Полем еще в июле 1941 года, по ходу первой мародерской вылазки. Сейчас он перемещался между Вильной и Ригой, где числился специалистом по религии в составе основной восточной рабочей группы ОШР. Готхард был толстым коротышкой с писклявым голосом — Шмерке прозвал его свинюшкой[119].

А надо всеми ними, венчая собой бюрократический тотемный столб ОШР, возвышался Поль. Его все почитали, когда он был на месте.

Новый состав представителей ОШР относился к евреям-невольникам куда менее почтительно. Шпоркет привык издеваться над своими работниками и распускать руки. Рахела Крыньская вспоминает: «Здание ИВО сотрясалось от его воплей, мы его страшно боялись. Старались пореже попадаться ему на глаза. Но он все время ходил из помещения в помещение, вставал рядом с каждым. В такие минуты у нас все валилось из рук». Калманович пишет в дневнике: «Старик [так он прозвал Шпоркета] сегодня избил молодого рабочего — застал его за курением»[120].

Шпоркету и его сотрудникам из ОШР нравилось демонстрировать свое всесилие арийских «повелителей мира»: они действовали, не размышляя, и выпускали пар, как им вздумается. Однажды Шпоркет приказал вскрыть деревянные полы в библиотеке Виленского университета, заподозрив, что под половицами спрятаны еврейские книги. Ничего не нашлось. Готхард, «свинюшка», был убежден, что в здании ИВО где-то припрятано золото, и когда ему попался сейф, он приказал слесарю его вскрыть. Внутри оказались одни лишь рукописи и документы, Готхард рассвирепел, бросил бумаги на пол, принялся топтать ногами, а потом в сильной злобе выскочил вон[121]. Тон задавал Поль. Во время одной инспекции он разбил статуи известного русско-еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского, назвав их ужасными. Отбывшие сотрудники Мюллера вели себя по-джентльменски. Сотрудники Шпоркета оказались дикарями и кровопийцами.

Однако гораздо печальнее перемены рабочей обстановки выглядел новый подход, предполагавший уничтожение «лишних» книг. Руководство Оперативного штаба Розенберга в Берлине официально сформулировало свою позицию 27 апреля 1942 года в распоряжении представителям на местах на Восточном фронте. Основная задача организации — «сбор материала», вторая задача — «уничтожение материала». «Нужно проследить, чтобы то духовное оружие нашего духовного врага, в котором мы не нуждаемся в целях “сбора материала”, было уничтожено. Во многих случаях производить уничтожение будут другие организации, задача штаба Розенберга — обеспечить стимулы и руководство. Под этим имеется в виду освобождение библиотек, магазинов старой книги, архивов, художественных собраний и так далее от тех книг, документов, рукописей, картин, плакатов и фильмов, которые могут быть использованы нашим идейным врагом»[122].

Отделение ОШР в Риге, которому подчинялась виленская группа, прислало конкретные указания касательно того, как распорядиться разными категориями «враждебной литературы». Там говорилось, что материалы на иврите и идише «надлежит полностью уничтожить в том случае, если они не подходят для отправки в Еврейский институт во Франкфурте». То есть выбор был между Франкфуртом и печью. Никаких передач в библиотеку Виленского университета больше не будет[123].

Поль объявил квоту: в Германию отправлять не более 30 % книг и документов. Оставшиеся 70 или более процентов подлежат уничтожению. Шпоркет, как бизнесмен, договорился с местными бумажными фабриками о поставках макулатуры из здания ИВО с оплатой по 19 рейхсмарок за тонну. На фабриках из макулатуры изготавливали целлюлозу, а из нее — чистую бумагу. Уничтожение книг превратилось в мелкое коммерческое предприятие, которое покрывало карманные расходы сотрудников ОШР[124].

Шпоркет с сотрудниками перепоручили евреям-невольникам сортировку материалов на предназначавшиеся для «коллекции» и для «уничтожения». В результате на членов бригады еврейских ученых легла ответственность за подписание или неподписание смертных приговоров сокровищам культуры. В тех редких случаях, когда Шпоркет с коллегами брались сами сортировать материал, они в буквальном смысле смотрели только на обложки и отправляли в Германию те книги, где им больше нравились переплеты[125]. Что парадоксально, наиболее безжалостно обращались с книгами по иудаике на немецком языке — они тотально отсылались на переработку. «Таких у нас уже полно в Риге, сотни тысяч», — рявкнул в пояснение Шпоркет[126].

Крук, как библиотекарь, с содроганием описывает тот момент, когда в начале июня 1942 года книги начали уничтожать: «Рабочие-евреи, занятые этим, буквально рыдают. От одного вида сердце разрывается». Как человек, создававший библиотеки сначала в Варшаве, а потом в Виленском гетто, он в полной мере понимал масштабы этого преступления, равно как и разворачивавшейся на