Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

выйти за него замуж. (Она долго колебалась, но в итоге ответила отказом.)

Эти отношения вдохновили Шмерке на написание стихотворения про Рахелу и ее дочь под названием «Одинокое дитя». Там говорится о девочке, отца которой «схватил великан», а теперь она разлучена с матерью. Но после долгих скитаний и многих бессонных ночей несчастная мать отыщет свою дочку и споет ей колыбельную:

И ты станешь мамой, и деткам тогда Расскажешь, какая Случилась беда, Как маму и папу Терзали враги, Запомни — и память Навек сбереги.

Стихотворение было положено на музыку, песню исполняли в театре гетто, и она стала чрезвычайно популярной[151].

Тяжелыми моментами были также дни отправки книг и документов в Германию. Бессовестный грабеж приводил молодых членов бригады в ярость. Калманович пытался убедить их, что за плохим скрывается хорошее. «Всё немцы уничтожить не смогут. Они уже отступают. А то, что им удастся вывезти, в конце войны обнаружат и отнимут». Художница Ума Олькеницкая говорила примерно то же самое: «Если немцы не уничтожат эти материалы, а продадут или положат в архивы, все будет хорошо. Мы их найдем». Однако глубокая грусть на лице противоречила ее словам, когда она грациозно поводила рукой вдоль стен, будто озирая свои сокровища. В словах Калмановича и Олькеницкой звучала надежда, но ничем не подкрепленная[152].

Калманович пытался скрывать свою боль от сотрудников, однако мучился куда сильнее, чем им представлялось. Его чувства однажды выплеснулись по ходу литературной программы в гетто, где он выступал главным лектором. Когда ведущий представил его как «хранителя ИВО в Виленском гетто», Калманович подскочил и оборвал его: «Нет, я не хранитель; я гробовщик!» Зрителей огорчила эта вспышка, они начали протестовать, но Калманович не унимался: «Да, я гробовщик ИВО, я надеялся выстроить здание культуры, а теперь его кладут во гроб»[153].

На настроение членов бригады влияли и тяготы жизни в гетто. Когда 17 июля 1942 года Франц Мурер объявил очередную акцию — забирали пожилых людей, — несколько старших членов «бумажной бригады» испугались за свою жизнь. Калманович укрылся на ночь в больнице гетто. На следующее утро бригада, как обычно, собралась в девять часов у ворот. Охрана действовала строже обычного. Немцы проверяли рабочие пропуска у всех выходивших и в полный голос выкрикивали приказания. «Бумажная бригада» построилась и, как всегда, двинулась в путь. Все молчали, погрузившись в мысли об акции, которая унесла жизни примерно ста узников. Вдруг Калманович начал яростно жестикулировать и громко обратился к соседу, доктору Якову Гордону: «Я их не боюсь, не боюсь. Ничего они мне не сделают!» Гордон изумленно откликнулся: «В каком смысле, Калманович, вы их не боитесь?» Все навострили уши, когда Калманович заявил прямо на улице, оккупированной немцами Вильны: «Ничего они мне не сделают. У меня сын в Земле Израиля»[154].

Глава десятая

Контрабанда книг как искусство

Сразу после того как в июне 1942 года началось уничтожение книг, Герман Крук принялся подбивать членов «бумажной бригады» выносить книги с рабочего места. Многие согласились сразу, думая: «Я все равно долго не проживу. Так отчего бы не сделать хорошее дело, не спасти какие-то материалы?»[155]

Крука порадовали такие отклики и первые результаты: «Все пытаются помочь и многое делают. Поразительно, что люди готовы рисковать жизнью ради бумажки. Каждый клочок может стоить им головы. Однако находятся идеалисты, притом весьма ловкие»[156].

Откладывать в сторону материалы, предназначенные к выносу, было несложно. Здание было завалено грудами книг и бумаг. Всего-то и нужно, что засунуть ценную книгу или рукопись в одну из этих груд, пока Альберт Шпоркет и члены его команды смотрят в другую сторону, а потом забрать оттуда и унести. В случае если немцев в помещении не было, можно было даже сложить на полу отдельную кучу «на вынос».

Каждый невольник принимал тысячи сиюминутных решений по поводу того, что отложить для спасения. Времени на размышления не было, однако сложилось несколько обязательных правил:

• Книги: откладывать для выноса не более одного экземпляра. Дубликаты пусть отправляются в Германию или на переработку. Поскольку «бумажная бригада» работала с фондами многих библиотек, дубликаты попадались часто.

• Книги: малоформатные книги и брошюры легче выносить под одеждой, чем большие фолианты — Талмуды или альбомы. Большие книги следует откладывать в сторону внутри здания ИВО, потом можно организовать доставку в гетто на грузовике.

• Рукописи: Шмерке и Суцкевер очень высоко ценили рукописи художественных произведений и письма известных писателей. Оба были поэтами и понимали, как важно сохранить литературное наследие. Кроме того, письма, стихи и рассказы были материалами малообъемными, их с легкостью можно было спрятать на себе.

• Архивы: неразрешимая проблема. Архивные собрания были слишком велики, чтобы вынести их на себе. А выбирать один «бриллиант» — важнейший документ из тысячестраничного собрания — было некогда. Бо́льшую часть архивов «бумажная бригада» предназначала для отправки в Германию. Некоторые фрагменты отложили, чтобы вывезти на грузовике.

• Произведения искусства (картины и скульптуры): вывозить на грузовике.

Члены бригады пришли к выводу, что безопаснее всего спрятать книги и документы внутри гетто, среди собратьев-евреев. Однако, с точки зрения немцев, незаконный внос материалов в гетто был серьезным преступлением по двум причинам. Во-первых, речь шла о краже имущества с рабочего места. Иоганнес Поль и Шпоркет недвусмысленно заявили, что из этого здания материалы могут уходить только в двух направлениях: в Германию и в утиль. Во-вторых, существовал общий запрет на внос книг и документов в гетто, он распространялся на всех работавших вовне.

К концу рабочего дня члены бригады оборачивали бумаги вокруг тела, засовывали предметы под одежду. В долгие холодные зимние месяцы заниматься контрабандой было удобнее: работники ходили в длинных пальто и